И я отчасти успокоился.

Я вернулся домой, рухнул на постель и наконец, после двух бессонных ночей, крепко уснул.

Перенапряжение нервов породило в моем измученном мозгу тягостный кошмар.

Мне снилось, что у меня в жилах густеет кровь. Очень медленно, постепенно. Тяжелеют руки и ноги, деревенеют губы, тормозятся мысли. Тело слушается всё неохотней, наливается свинцом. Потом начинается неудержимая щекотка. Я чешусь, но достать ногтями до источника зуда не могу. Он внутри. Я догадываюсь: это по венам ползет тромб. Сейчас доберется до сердца, и оно разорвется.

Я вижу в окне круглую луну. Вспоминаю, что в юности гадалка сказала мне: «Масть твоя трефовая, а помрешь ты наутро после полнолуния».

На луне пятна. Они делаются отчетливей. Одно побольше – посередине, два сверху. Вдруг я понимаю, что это лицо давешней уродины: вот провал вместо носа, вот глаза.

Я задыхаюсь от ужаса, но крикнуть не могу.

Проснулся я поздно, хоть и выспавшийся, но совершенно разбитый. Меня снова охватило беспокойство. Я сообразил, что заступничество Воронина, возможно, спасет меня от увольнения, но писать директору объяснительную все равно придется. И тут нужно очень хорошо обдумать формулировки.

На службу я не пошел, протелефонировал о нездоровье. Это давало мне дополнительное время.

Несколько раз я переписывал текст, никак не мог решить, о чем доложить необходимо, а что можно утаить. К примеру, признаваться ли в том, что я был у Бобкова на маскараде? Не чересчур ли это будет вкупе с распутинским конфузом?

В общем, день прошел скверно.

Зато среда началась с отличной новости. Из утренней газеты я узнал, что Григорий Распутин, провожаемый почитателями и зеваками, отбыл с Николаевского вокзала в Москву, а оттуда проследует в Тюменскую губернию.

Мне сразу полегчало, но на всякий случай я решил продлить свое недомогание. Если господин директор пожелает меня истребовать, лучше явлюсь к нему больным. Глядишь, разговор пройдет мягче.

Четверг я тоже собирался прогулять, но в среду вечером ко мне явилась посетительница.

– Мне нужна помощь, – сказала Мари Ларр. – На сей раз по вашей прямой специальности.

– Зачем? Ведь дело окончательно заглохло. Ни версий, ни следов. У нас в полиции это называется «ноль». Подлежит сдаче в архив.

– След есть.

Мари достала из сумки сверток. Развернула его, предварительно надев перчатки. Я увидел туфельку с «сугубого аналоя» старухи Хвощовой.

– Здесь на лаке отличные отпечатки пальцев. Мне понадобилось два дня, чтобы доморощенным способом, при помощи лупы их классифицировать. Несколько детских. Другие оставлены бабушкой, которая нашла туфельку на траве. Но есть отпечатки, принадлежащие неизвестному. Очевидно когда напали на няню, девочка попробовала убежать, споткнулась, сломала каблук. Похититель сдернул туфельку, чтобы не мешала идти, и швырнул в сторону. При этом оставил все пять пальцев. Вы говорили, у вас в бюро превосходная дактилоскопическая картотека.

– О да. Это моя гордость. Последние пять лет в обязательном порядке, по всей империи, поголовно дактилоскопируются подследственные и осужденные. В санкт-петербургской картотеке есть данные по сорока трем тысячам человек. Правда, классификация отстает. Вы ведь знаете, что мало снять отпечатки, нужно распределить данные по типам и видам папиллярных узоров – колец, завитков и волн. На их основании выводится дактилоскопическая формула, по которой…

– Не нужно объяснять мне азбуку, – перебила меня Мари. – Лучше скажите, сколько времени понадобится, чтобы проверить, нет ли у вас в дактилотеке обладателя этих отпечатков?

– Во-первых, не факт, что у этого человека есть криминальное прошлое. Во-вторых, он может оказаться не санкт-петербургским жителем. В-третьих, я не смогу привлечь к этой работе сотрудников, ибо расследование неофициальное… В общем, дело долгое и с очень небольшими шансами на результат. Конечно, это уже не «ноль», но очень-очень мало.

– Есть еще кое-что, – сказала тогда Мари. – И здесь мне понадобитесь не лично вы, а допуск в вашу лабораторию. На указательном пальце предполагаемого похитителя есть микроскопические частицы какого-то жирного вещества. Мази или крема. Может быть, потянется какая-нибудь нитка. Давайте разделим обязанности. Вы поработаете с дактилотекой, а я займусь химическим анализом.

– Что ж, давайте попробуем, – согласился я, взволнованный не столько надеждой на результат, сколько мыслью о том, что Мари будет снова рядом.

Теперь меня сбивает с воспоминаний луна. Я рассеянно поднимаю голову, вижу в квадрате окошка круглый диск, вздрагиваю и останавливаюсь.

«Масть твоя трефовая, а помрешь ты наутро после полнолуния». Сегодня полнолуние. И скоро утро.

Нет, лучше скорей вернуться туда.

Там нет ничего страшней отставки, там конец мая. И там Мари.

Я опускаю голову, чтобы не видеть луны. Делаю шаг с левой ноги.

Раз, два, три, четыре…

Но память перепрыгнула сразу на пятнадцатое июня.

Первые три вечера после окончания присутственных часов, когда помещения руководимого мною учреждения опустевали, приходила Мари, и начиналась работа, длившаяся до поздней ночи. Мы почти не виделись, потому что она трудилась в нашей лаборатории, а я грохотал выдвижными ящиками и шелестел карточками в дактилотеке.

На третью ночь Мари вошла ко мне взволнованная. Тот, кто не знал ее, никакого волнения бы не заметил – лицо сыщицы было по-всегдашнему невозмутимым, движения не убыстрились, но я хорошо изучил свою напарницу и по особенному блеску ее льдистых глаз догадался: есть улов!

– Я идентифицировала состав. Главным компонентом является сульфаниламид. Это лечебная мазь, используемая при очень редком кожном заболевании, дерматите Дюринга. Хроническое нарушение иммунной системы, проявляется в виде сыпи на лице. Так что у похитителя есть особая примета – мелкие красные волдыри.

– Если бы у нас имелся круг подозреваемых и у кого-то из них были прыщи на физиономии, я бы нас поздравил, – заметил я, несколько удивленный ее возбуждением. – Но в двухмиллионном городе это не особенно существенное подспорье для розыска.

– Я провозилась с анализом целых три дня, потому что это не такое лекарство, которое продается в аптеках. Оно изготовлено по специальному рецепту. Если мы найдем дерматолога, который его выписал, или провизора, который выполнил заказ, мы выйдем и на преступника.

А вот это было другое дело.

– Нужно опросить всех кожных врачей и все дерматологические отделения больниц, амбулаторий, а также военных госпиталей, – сказал я, заразившись азартом. – Я составлю полный список и оформлю соответствующий запрос. Приступайте к этой работе, а я продолжу поиск по картотеке отпечатков.

После этого видеться мы перестали, лишь раз в день обменивались телефонными звонками. «Что у вас?» – спрашивал я. «Пока ничего». – «У меня тоже».

15 июня был днем, когда перед полуночью я перелистнул последнюю карточку и устало потер глаза, перед которыми вихрились дельты и завитковые узоры.

Огромная работа была проделана впустую. Человек, касавшийся лаковой туфельки, полицейской регистрации не проходил.

Я попросил оператора соединить меня с особняком Хвощовой, где в комнату к сыщице была проведена отдельная линия.

– А я сегодня как раз завершила обход петербургских и пригородных дерматологов, – вздохнула Мари, выслушав мое нерадостное известие. – Сто шестьдесят пять раз мне сказали, что мази именно такого состава никому не выписывали. Одно из двух: или рецепт выписан не дерматологом, что маловероятно, поскольку формула нашей мази не вполне стандартна и требует высокой медицинской квалификации, либо же врач практикует не в столице, а значит, мы его не найдем.