То, что властная Алевтина Романовна, в отличие от большинства фабрикантов, позволяет рабочим выбирать комитет, теперь объяснилось. Гораздо удобнее решать конфликты не с возбужденной толпой, а с несколькими людьми. Особенно, если кто-то из них у тебя в кармане.

– Ладно. С тобой мы потом договоримся. Выйди через ту дверь во двор. Объяви рабочим, что переговоры идут и что ты для своих фосфорных уже выбил из меня наценку… По десяти копеек за кубосажень. Ступай.

В кабинет вернулся Лихоносов.

– Не сбегут? – спросила Хвощова.

– У моих ребят навряд ли. Которого запускать?

– Следующим – Смирнова, но пусть пока помаринуется. С Головней разговаривать бессмысленно. Мое терпение закончилось. Он как мозоль. Пришло время ее срезать.

Лихоносов кивнул:

– И я того же мнения. По какой степени прикажете? Первой мало будет. Тут нужна вторая или даже третья.

– Потом обсудим, – ответила Алевтина Романовна, оглянувшись на меня. – А сейчас вот что. Пока твои этих двоих здесь держат, пойду-ка я по цехам пройду, с рабочими потолкую. Ты со мной не ходи. Не хватало еще, чтобы они думали, будто Хвощова их боится. А вы, – это уже мне, – от аппарата не отходите. Если что – сразу за мной. Всё брошу, прибегу.

Когда мы остались вдвоем, Лихоносов щелкнул каблуками:

– Здравия желаю, ваше высокородие.

Выходит, все-таки узнал.

– Вы тоже к нам по забастовочному делу? Вроде оно не по вашей части? Или на повышение пошли?

– Нет, тут… другое, – ответил я. – Ты-то как тут оказался? В чем твоя служба?

Он охотно стал объяснять.

– Служба у меня очень хорошая. Алевтина Романовна позвала начальником «Заста», это «Заводская стража». Подобрал ребят, тоже из полиции, молодец к молодцу. Мы называемся «заступники». Рабочая сволочь – как стадо овец. Без овчарок может взбелениться, всё вокруг вытоптать. Хвощова – великая женщина. Вот кому министром быть. Кого надо погладит, кого надо – под нож пустит. У нее никогда фабрика не встанет, хоть весь Питер забастуй. Нипочем она этого не допустит.

– «Под нож» – это, надеюсь, в фигуральном смысле? – строго спросил я. – Что за степени, про которые вы говорили?

Лихоносов нахально улыбнулся.

– Вы, Василий Иванович, лучше не спрашивайте. Я вам отвечать не обязанный. Может, я и не статский советник, но жалованье побольше вашего получаю.

Сказал с торжеством, с вызовом. Вероятно, отставному унтеру было приятно, что он может этакое заявить прежнему начальнику, поглядеть на него свысока.

Да вскрикнул:

– Ой!

Это бесшумно подошел Видок, взял наглеца зубами за штанину. Не любил, когда с хозяином невежливо разговаривают.

Алевтина Романовна вернулась нескоро. Вошла довольная, победительная, но посмотрела на меня, и лицо померкло.

– Ничего?

Я покачал головой.

– Господи, – пробормотала она. – Всё бы отдала, ничего не пожалела, только бы вернуть Дашеньку… Почему, почему я не приставила к ней «заступников»? Никогда себе не прощу, если… Нет! Раскисать нельзя. Нужно держать себя в руках. Сейчас буду разговаривать с директором. Вы с ротмистром связывались?

– Да. У него тоже ничего, – ответил я, но в голове у меня поселилась некая мысль, требовавшая обдумывания.

Окончательно она созрела на следующее утро.

День начался с разноса, который устроила мне Хвощова. Она накинулась на меня, едва мы с Видоком прибыли на Сергиевскую.

– Уже четверг! Завтра закончится действие гемосольвентина! Жизнь Даши окажется в опасности, а вы все ничего не делаете! Обе американки где-то пропадают, неизвестно чем занимаются! Вы с вашим чемоданчиком и с вашей пахучей псиной потащитесь со мной на биржу бездельничать! А я буду то забываться текущими делами, то снова сходить с ума!

– Я не потащусь с вами на биржу, – сказал я. – Похоже, что преступники не собираются вам телефонировать. У меня есть другая идея, но я должен ее проверить.

Сел в свой «форд», поехал на Путиловский завод, советоваться с Кнопфом.

Ротмистр обосновался там капитально. Занял пустующую сторожку снаружи, но прямо напротив центральной проходной. Провел телефонный провод, поставил самовар, развесил на стене какие-то мудреные схемы с прямоугольниками и стрелочками.

– Глаз с объекта не спускаем, – доложил он. – Провожаем от дома до работы и обратно. На заводе мои люди тоже за ним доглядывают. Бегают ко мне сюда с донесениями. Но ничегошеньки. Ни с кем интересным не встречался. Никто к нему на квартиру не приходил. И на службе только исполняет непосредственные обязанности. Такое ощущение, что либо на всякий случай осторожничает, либо догадывается о слежке. А может, чего-то выжидает.

– Скорее последнее. У меня появилось одно предположение. Но сначала хочу спросить вас как специалиста: до какой степени серьезны забастовочные настроения, распространившиеся среди рабочих столицы?

– Такое периодически случается. Причины бывают разные. Какая-нибудь особенная несправедливость со стороны администрации, или производственная авария, или будоражащие слухи способны возбудить всю пролетарскую массу. Она может пошуметь и успокоиться. Но может в этот порох попасть и искра. Где-нибудь появится красноречивый вожак, или вдруг даст слабину кто-то из заводчиков, и рабочие на всех остальных предприятиях сразу осмелеют, или…

– Достаточно, – прервал его я. – Именно это я и рассчитывал услышать. Предположим, что на большой, известной всему городу фабрике забастовщики вдруг добились удовлетворения всех своих требований, совершенно непомерных – вроде девятичасовой смены, резкого повышения платы, увольнения непопулярного начальства и прочего. Что произойдет в этом случае?

– Весь город ополоумеет. Не только встанут предприятия, но толпы выплеснутся на улицы, будут валить с рельсов трамваи, бить витрины, а скоро дойдет и до баррикад. – Кнопф прищурился. – Э, вы не про спичечную ли фабрику Хвощовой говорите?

Отвечать не понадобилось. Остальное сметливый жандарм сообразил сам.

– Вы имеете в виду, что большевикам нужен вовсе не выкуп! Дочка миллионерши взята в заложницы! В обмен на ее освобождение потребуют удовлетворить все желания бастующих! И тогда разгорится пожар на весь город! Если уж сама железная Хвощова склонилась перед «мускулистой рукой рабочего класса», то всё возможно! Но это дьявольски гениально!

– Именно что «дьявольски», – осадил его я. – Понятно, почему большевики нанесли удар именно по Алевтине Романовне. У них на нее зуб из-за истории с наследством. А то, что Хвощова ради спасения дочери пойдет на любые уступки, несомненно. Она мне сама про это сказала.

– Вот почему похитители молчат! – подхватил ротмистр. – Ждут начала забастовки.

– Но ее может и не произойти.

Я рассказал о вчерашних маневрах Алевтины Романовны, способных разрушить стачку.

– Знаю я методы ее «заступников», – скривился Кнопф. – Сейчас эти дуболомы переломают кости главарю, а то и прикончат его. Большевистские агитаторы только этого и ждут, будьте уверены. Тут-то настоящая заваруха и начнется. Стороны сойдутся лоб в лоб, страсти накалятся. И вдруг хозяйка объявит, что капитулировала, все требования приняты. Вот какая пьеса тут расписана, Василий Иванович. Куда там Чехову! Нет, положительно, Миловидов гений! То-то он ведет себя паинькой. Зачем ему суетиться? У него в кармане козырной туз.

– Что же мы можем сделать? – удрученно спросил я.

Ротмистр, однако, был само воодушевление.

– Предотвратить новую революцию! – воскликнул он. – Это вам не спасение какой-то девчонки, а большое государственное дело! Извините, но о таком обороте событий я обязан доложить своему начальству. Это уже по нашей части!

В следующую минуту серповидные усишки ротмистра дрогнули. Кнопфа охватили сомнения.

– Впрочем в этом случае господин полковник заберет дело под свой контроль, и мне потом достанется максимум – благодарность в приказе… Нет, надобно поднести ему уже решенное дело, на блюдечке.