– Мы же договаривались заодно быть! – крикнула Салазкина. – Погоди, она еще нам, девкам, прибавки не дала!

– И не дам, – отрезала Хвощова. – Мне тогда придется отпускную цену на товар повышать, а это ударит по продажам. То-то конкуренты обрадуются. Я молодым работницам другое предложу. Приданое от фабрики при выходе замуж. По пятьдесят рублей за каждый полный год. Четыре года до замужества отработала – получи двести рублей. Передай мое предложение своим товаркам. Им понравится.

– Не согласная я! – топнула ногой боевитая девица. – Бастовать будем! Хоть бы и без старух!

– Не дури, Тоська. Алевтина Романовна хорошее дело придумала.

– Сука ты продажная! – заорала на нее Салазкина и выбежала вон.

Федякина добродушно молвила:

– Горячая. Побузить хочет. А другие девки обрадуются. Ладно всё будет, Романовна. Спасибо тебе.

Когда она вышла, Хвощова сказала:

– Оставьте мои плечи в покое. У вас бездарные пальцы. Так. Эта проблема, кажется, решена.

– Ловко придумали, – восхитился я. – Все останутся довольны, производительность повысится, а девушки получат стимул как можно дольше не увольняться. Я только не понимаю, почему вы не выгоните эту смутьяншу Салазкину?

– Стаи устроены таким образом, что всегда заводится какой-то бунтарь. Уберешь одного – появится другой. Тося Салазкина не худший случай. Пусть остается.

Всё это было весьма познавательно, но день прошел впустую. Похитители не позвонили. С Кнопфом я ежечасно связывался, но и на его стороне ничего примечательного не происходило.

На следующий день я сопровождал деловую женщину на спичечную фабрику, находившуюся на дальней окраине, за Охтой.

Тут работали одни мужчины. Постукивая своей бутафорской палкой по булыжнику широкого двора, стиснутого между производственными корпусами и складами, я буквально кожей ощутил накаленную, враждебную атмосферу.

Мне показалось странным, что повсюду слоняется столько праздного люда. Рабочие собирались кучками, о чем-то возбужденно переговаривались или шептались. При нашем приближении, однако, все умолкали. Никто не снимал перед хозяйкой шапки, никто не здоровался, взгляды были угрюмы.

Хвощова шла, высоко подняв голову, и, казалось, ничего этого не замечала. Но проходя через приемную, сказала секретарю:

– Лихоносова ко мне. Живо!

В кабинете она подошла к окну, покачала головой.

– Здесь тоже гриппозно. Хорошо, что я вовремя приехала…

Последнее утверждение показалось мне сомнительным, потому что за дверью послышались громкие голоса, что-то сердито крикнул секретарь. Потом створки распахнулись, и вошли трое мужчин в грязных куртках.

– Господа члены комитета! – вроде как даже обрадовалась им Алевтина Романовна. – Очень кстати. Я как раз собиралась…

– Напустить на нас «заступников»? – ухмыльнулся сивоусый мастеровой в коротко обрезанных кирзовых сапогах. – Ничего, мы без них потолкуем.

В голосе звучала явная угроза. Двое остальных – брюнет в кожаном картузе, с хлыщеватыми усишками и коренастый бородач в косоворотке – встали по обе стороны от говорившего, очевидно, их предводителя. Вид у троицы был такой, словно они сейчас накинутся на хозяйку с кулаками.

Я шагнул к Хвощовой, готовый выхватить револьвер, а Видок предупреждающе зарычал.

– Это кто с вами? – спросил сивый ус.

– Мой телохранитель, – без малейших признаков страха ответила Алевтина Романовна. – И с ним волкодав, обученный кидаться на тех, кто делает резкие движения. Времена сейчас сами знаете какие, без охраны нельзя.

Я грозно набычился. Видок оскалил зубы, довольный, что его произвели в волкодавы.

– Но вам опасаться нечего, – спокойно продолжила Хвощова. – Пришли толковать со мной – толкуйте. Садитесь, Головня. И вы, господа, тоже. Не нервируйте собаку.

Члены комитета переглянулись. Сели к столу для совещаний.

– Значит, так, – начал Головня с нажимом, но голос-таки понизил. – Товарищи из деревообработочного уполномочили меня предъявить наши требования, согласованные обоими цехами и складским отделом. Шестнадцать пунктов. Хоть один пункт не примете – шабашим, стоп-машина. И не поступимся.

– Нипочем, – подтвердил бородатый. – Наши складские постановили: держаться со всеми. Ни одного бревнышка не дадим.

– А фосфорный что? – спросила Хвощова брюнета, глянув на листок с требованиями. – Вы, Клычков, что скажете? Неужто я и вашим, с химической надбавкой, мало плачу? Ты картуз-то сними, когда за столом сидишь. Не по-русски это.

– Подышите денек парáми, тогда и поговорим, много нам плотют или мало, – ответил третий. Взялся было за картуз, но посмотрел на остальных и надвинул его глубже.

Плохо дело, подумал я. Это не бабы с девками, а несколько тысяч мужиков. Если на хвощовской спичечной фабрике полыхнет, от этой, извините за каламбур, спички займется пожар на весь город. В Санкт-Петербурге триста тысяч рабочих…

– Ваши требования делятся на четыре группы, – сказала Алевтина Романовна, дочитав список. – Общефабричные и отдельно по каждому из трех подразделений. На общие – девятичасовой рабочий день, увольнение нынешней дирекции и упразднение «Заводской стражи» – сразу отвечаю: нет, нет и нет. По пунктам, касающимся деревообрабатывающего, фосфорного и складского секторов, я буду разговаривать отдельно с каждым представителем.

– Ну коли так, извиняйте. – Головня поднялся. – Идем, ребята, народ на митинг собирать. Расскажем людям, как ихних представителей харей об стену возют.

В дверь коротко постучали. Вошел невысокий, упругий крепыш с румяным, улыбчивым лицом и маленьким вздернутым носом.

– Извиняюсь, Алевтина Романовна, припозднился. Решал один вопросец. – И осклабился, повернувшись к рабочим. – А вы уж тут как тут, воронье? Налетели?

Я удивился. Человек был мне знаком. Служил унтер-офицером в сыскной полиции, на хорошем счету, особенно отличался при аресте опасных преступников.

Быстрый взгляд скользнул по собаке, задержался на мне, но в темных очках Лихоносов меня, кажется, не узнал.

Члены комитета разом поднялись, их лица стали напряженными.

– Ты это брось, Лихоносов, – сказал Головня. – А то как шумнем через окно, рабочие набегут, не выдадут.

– Зачем? – удивилась Хвощова. – Я же не отказываюсь от переговоров. Просто нет смысла обсуждать конкретные вопросы со всем комитетом. У вас свои проблемы, у фосфорных свои. С них, пожалуй, и начну. Оставайтесь здесь, Клычков. А вы двое пока посидите в приемной. Обещаю: всех выслушаю.

– Никуда мы не выйдем! – взмахнул кулаком Головня. – Мы порешили: переговоры вести только сообча.

– «Сообча» будете водку пить, – отрезала хозяйка. – А я на пустые препирательства свое время тратить не стану. Или будем разговаривать по делу, с каждым, или проваливайте, но пеняйте на себя. Вы меня знаете: я на силу отвечаю силой. Скорее закрою фабрику, чем сдамся.

– Айда отсюда, ребята, – махнул рукой Головня. – Стачка так стачка.

Но Клычков не тронулся с места.

– Погодь, Михеич. Ты как хочешь, а я послушаю. У моих у всех семьи. С голоду им что ли подохнуть?

– Троха, паскуда, ты же слово давал! – ахнул сивоусый, но Лихоносов подкатился к нему, взял за локоть и очень быстро, ловко повел к двери, ласково приговаривая:

– Не серчай, Иван Михеич, мирком да ладком оно всегда лучше.

Коренастый бородач, потоптавшись, последовал за ними.

– Как же ты, Клычков, с ними стакнулся, а? – горько молвила Хвощова брюнету. – Совесть у тебя есть? Ведь каждый месяц получаешь сколько уговорено.

– Алевтина Романовна, нельзя мне было поперек всех идти! – взволнованно щипая усишки, стал оправдываться брюнет. – Не то переизберут меня, и дело с концом. Головня большую силу взял!

Я наблюдал за этой сценой с интересом. Так вот какова закулиса взаимоотношений капитала с наемной рабочей силой!