Решил, что проведу допрос не в гостиной и не в кабинете, где вполне могло быть спрятано оружие, а в ванной комнате. Там преступник ни с чем кроме зубной щетки на меня не накинется – бритвенные принадлежности я предусмотрительно оттуда убрал.

Одного полицейского я оставил у кареты, другого в подъезде, третьего у открытой двери квартиры, четвертого – на черном ходе. Мари сказала, что посидит в гостиной.

Наконец всё было готово.

– Вы ужасно долго провозились, – сердито пенял мне Менгден, когда мы поднимались по лестнице. – До отправления поезда остается всего час. Я могу опоздать!

Поразительной наглости субъект, думал я, наливаясь злобой.

– Только никаких виляний, никакой лжи. Иначе немедленно прекращаю наш тет-а-тет, – предупредил я, когда мы сели друг напротив друга в самой странной допросной за всю мою полицейскую карьеру. Я расположился на краю ванны, арестованного усадил на ватер-клозетный стульчак.

– У меня нет времени вилять. И незачем. Если вы сумели найти ребенка, значит, вы умный человек и мастер своего дела. Я объясню вам всё без утайки, потому что вы мне пригодитесь, – заявил Менгден с возмутительным апломбом.

– Тогда начну с вопроса о присутствии госпожи Ларр. Как вам известно, она вела дело с первого дня и в любом случае знает вашу роль в похищении. У меня нет от нее никаких секретов.

– Теперь будет. Иностранной подданной нельзя знать того, что я вам расскажу.

– Помилуйте, вы сами иностранный подданный!

– Это совсем другое. Лесток тоже был подданный французской короны, однако служил России.

– Кто? Какой еще Лесток?

– Жан-Арман де Лесток, личный лекарь императрицы Елизаветы и фактический правитель империи. Самодержавная империя – прелюбопытный организм, очень похожий на человеческое тело. Телом средней массой в семьдесят килограммов управляет крошечный отдел мозга, ответственный за все решения – микросегмент лобной коры. А на него, согласно новейшим научным сведениям, воздействуют биохимические импульсы, которые, получается, в значительной степени и определяют весь эмоционально-рациональный баланс.

– Это вы к чему? – спросил я, сбитый с толку. – Какая связь между лекарем императрицы и биохимическими импульсами?

– Российской империей вроде бы правит император Николай, но у него слабый характер и он никогда не идет против воли императрицы Александры, потому что у нее-то характер сильный. Так?

– Предположим, – осторожно сказал я. – Во всяком случае, подобные слухи имеют хождение.

– Стало быть, настоящей правительницей является Александра Федоровна, если ни одно важное решение и ни одно правительственное назначение без нее невозможны. Так?

Я промолчал. Не хватало еще обсуждать деликатные вопросы высшей политики с преступником.

– А вот и не так, – продолжил Менгден. – Потому что Александра Федоровна больше всего на свете озабочена здоровьем своего сына. Страх за него – ее постоянная обсессия. Вы ведь знаете, что цесаревич тяжело болен?

– Что-то слышал, но официально об этом не сообщается.

– У мальчика наследственное заболевание крови – гемофилия, пониженная коагуляция. Любая травма, даже незначительная, вызывает кровотечение, которое очень трудно остановить. Однажды сделать это не удастся, и наследник умрет. Это постоянный кошмар его матери.

– Вам виднее, вы специалист, – сказал я, всё еще не понимая, к чему Менгден клонит. Известие о том, что царевич до такой степени нездоров, было для меня новостью.

– Влияние Распутина держится на том, что он неким мистическим образом умеет останавливать кровотечение. Старец уже дважды спас мальчика в ситуации, когда лейб-медики опустили руки. Императрица буквально молится на Григория, считает его посланником Божьим, которого Всевышний ниспослал царской семье во спасение. Что это означает?

– Что?

– Страной управляет не императрица, а тот, кто управляет императрицей.

– Вы хотите сказать, что Россией правит Распутин? Бросьте! Я его видел. Это совсем простой, невежественный мужик!

– Я хочу сказать, что Россией будет править тот, кто управляет Распутиным, который управляет царицей, которая управляет царем.

– А-а, – протянул я. – Вот вы в каком смысле про Лестока! Распутин доверяет только вам, и вы рассчитываете через этакую шестеренчатую передачу рулить всей Россией. Только ничего этого не будет. Распутин располосован ножом, он скоро сдохнет.

– Он выживет, – уверенно заявил Менгден. – Если не был убит на месте, обязательно выживет. Этот человек обладает совершенно феноменальной живучестью. Я так тороплюсь к нему не для того, чтобы его спасти, а чтобы он уверился, будто это я его спас. Он и так смотрит мне в рот, а после этой истории станет совсем ручным.

– Хорошо, допустим. Но вашему пациенту просто повезло, что по случайному стечению обстоятельств кровотечение у царевича прекратилось, когда этот шарлатан находился рядом. В следующий раз этого не случится, и «старца» попрут в шею, а вместе с ним закончится ваше пресловутое руление, даже еще толком не начавшись. Какая, кстати говоря, вам до сих пор была практическая польза от вашей креатуры?

– Довольно существенная. Благодаря сведениям, которые я получаю от Григория, а он от царицы, я мог без риска играть на бирже. Например, в позапрошлом году узнал, что Россия не станет участвовать во внутрибалканском конфликте, и скупил акции «Босфортранса», когда их продавали за бесценок. Триста сорок тысяч чистой прибыли. И это не единственная операция. Но деньги – чепуха. Когда Григорий спасет цесаревича в третий раз, положение моего пациента станет несокрушимым, а его советы царица будет воспринимать, как записи на Божьих скрижалях. Тут-то и наступит мое время.

– Да с чего вы так уверены, что у Распутина получится в третий раз? – не выдержал я. – Вы же не мистик, вы врач! Нет никаких молитв, чар и заговоров, способных излечить неизлечимое! Уж вам ли этого не знать?

Доктор довольно улыбнулся.

– Разумеется, никаких чудес на свете не существует. И дело не в «особливой молитовке», которую произносит Григорий, когда накладывает руки на «болящего отрока». Дело в том, чем эти руки смазаны.

– А чем они смазаны?

– Елеем, как он это называет. На самом же деле бальзамом особого состава. Моей личной разработки. Эта смесь, впитываясь в кожу, производит коагуляционный эффект. Больная кровь густеет и сворачивается. Я изобрел лекарство от гемофилии, известное мне одному. Для одного-единственного пациента. Но какого!

– Почему же вы не сообщили о своем открытии, действительно выдающемся, всему медицинскому сообществу? Вы бы прославились на весь мир!

– И что? Мне дали бы какую-нибудь золотую медаль, а Распутин за ненадобностью утратил бы свое влияние? Нет уж. Держа рецепт в тайне я могу добиться намного большего. Особенности российского государственного устройства открывают перед умным и масштабным человеком поистине неограниченные возможности. Я могу стать и стану новым Лестоком.

– А вы не находите, что это чудовищно – сделать открытие, способное спасти бог знает сколько людей, и хранить его в тайне из-за собственного честолюбия? – спросил я, подумав, что гений и злодейство очень даже совместны.

Но я еще не подозревал, до какой степени.

– Погодите ужасаться, – усмехнулся Менгден. – Главное признание впереди. Я же обещал, что ничего от вас не утаю. Мой бальзам изготавливается из особенного материала: красного костного мозга человека, больного тромбофилией – противоположностью гемофилии. Повышенная сворачиваемость слишком густой крови нейтрализует ослабленную сворачиваемость чересчур жидкой крови. Я установил экспериментально, что для экстракции годен лишь мозг тазовых костей ребенка, страдающего тромбофилией. Взрослые не годятся. И второе обстоятельство, существенное: изъятие материала ведет к гибели донора.

– Что-о?!

– Увы. Чтобы изготовить сыворотку для бальзама, который дважды спасал наследника, мне пришлось умертвить двух маленьких пациентов, о которых я, кажется, вам рассказывал. Одного в прошлом году, другого в позапрошлом. Они заплатили своей жизнью за то, чтобы первое дитя России продолжало жить.