Алиной девица назвалась. Воду в избу свою без устали носила. Домой идёт – смеётся, обратно возвращается – плачет.
– Поведай нам своё горе, – друзья попросили. – Авось и поможем!
– Мечтаю я солнце домой принести, – Алина отвечает. – Несу – оно в ведёрце так и сверкает. Только за порог переступлю – тут же гаснет!
Удивились друзья такому занятию, для них – беспричинному. А Алина отнесла в очередной раз воду и кричит им с пригорка:
– Наконец-то я солнце поймала!
Заглянули друзья в её ведёрце и карася желтобрюхого увидали. Показали они Алине солнце настоящее, в окошке сверкавшее. Та смотрит на него и не видит – как бы шоры опускаются на глаза. Встаёт перед ведёрцем на колени и молится карасю.
Поняли тогда друзья, что Алина Озеровиком, на дне Каменного озера живущим, заворожена. Решили они вызволить её из беды.
– Спущусь я с Алиною на дно, а ты меня крючком за штанину зацепи и на берегу ожидай, – просит Прокопий Корнея. – Три раза за леску дёрну – тащи скорей из воды!
Сомкнулись за Алиной с Прокопием воды, как двери стеклянные. Друг на дружку посмотрели – один другому рыбой привиделся. Прокопий Алине – язьком, а она ему – плотвицей.
Заработали они плавниками что есть мочи, стали на дно озёрное спускаться. Семь заборов из водорослей густых преодолели и розовую раковину увидали. Та раковина теремом оказалась. Нашли они Озеровика в зале двусветной, осетрами-камердинерами окружённого. Каждый осётр – бревно морёное, тонкой резьбой белеющее. Кресло Озеровика из угрей, как из толстых прутьев, сплетено. Борода подводным течением в окошко выносится, и конец её за семь вёрст зеленеет. На голове Озеровика – венок из кувшинок. Сидит он в кресле и тело своё, в кольчугу из ракушек одетое, карасиным солнцем обогревает.
– Пошто, житель земного мира, посланницу нашу от родины отвращаешь? – спрашивает Озеровик у Прокопия.
– Полюбил я Алину крепче крепкого, – признаётся Прокопий. – Хочу её у тебя, твоё мокрейшество, выкупить. Скажи, что желаешь за неё получить?
– Подарил бы я тебе плотвицу эту, о сухом солнце возмечтавшую, – отвечает Озеровик, – да не могу: она Щуке на ужин обещана. Плыви, если хочешь, к ней: авось и сторгуетесь на чём-нибудь!
Отправились Прокопий с Алиной к Щуке. Та выслушала их и только ртом своим утячьим защёлкала:
– Хочешь плотвицу в свой мир заполучить, оставайся вместо неё у меня!
Потрогал Прокопий крючок, за штанину зацепленный, и согласился.
Но Щука – существо хитрое. Позвала она рака-слугу. Тот приполз и клешнёю, как цирюльник ножницами, вокруг Прокопия заработал. Леску, конечно, тут же и перерезал!
– Что, не передумал? – заблестела глазами-бородавками Щука. – В последний раз тебя спрашиваю!
Посмотрел Прокопий на Алину и белую лилию, лепестками на ветру трепетавшую, увидел. Жалко ему стало её. «Пущай Алина вместо меня солнце земное увидит!» – решил про себя.
Щука раскрыла пасть и проглотила Прокопия. Только живот в сладкой истоме расслабила, как в воде крючок с насадкой мелькнул. Метнулась Алина в отчаянии за тем крючком, Щука по привычке за ней, и вытащил их Корней обеих на берег. Распорол он щучье брюхо – Алина с Прокопием живые и невредимые из него вылезли!
Поглядела Алина в небеса – щёки её бледные так и заснегирились. Сходила за ведёрцем и выпустила в озеро карася. «Знаю теперь солнце небесное», – ему на прощанье сказала.
Расцвела красотой Алина пуще прежнего. Поглядишь на неё, и словно хрустальный шар, в котором столепестковая роза краснеет, увидишь!
Помутился разум у друзей, захотели они на Алине жениться. Подступились и требуют:
– Выбирай себе друга сердечного!
Смотрит Алина на друзей, а у самой губы так и шепчут молитву. Видит не друзей, а восковые свечи саженные, в честь самого солнца ярко горящие. Всякому встречному тепло и свет дарить те свечи готовы. Возможно ли какой отдать предпочтение?
А друзья никак уняться не могут – делить Алину принялись. Дракой такое облако пыли подняли, что на небе среди дня ночь приключилась!
Испугались друзья такому затмению солнечному, для них – беспричинному. Схватили ведёрце и давай им воду из озера черпать – карася желтобрюхого ловить.
– Хоть карась – солнце и не настоящее, – размышляли, – а всё светит!
Ловили-ловили, и вместо карася окунька краснопёрого поймали. Выпрыгнул тот из ведёрца, о берег хвостом ударился и пареньком обернулся. Взгляд – колючий, голос – канючий, походка – вертлявая, а голова – дырявая. Прочихался паренёк от пыли и заявляет:
– Я – Васёк-окунёк. Не стыдно ли вам чужую невесту делить? Алина с малькового возраста за меня посватана!
Хотели было друзья Васька-окунька обратно в озеро скинуть, да Алина вступилась за него:
– Правду говорит полосатый. И негоже мне от судьбы своей горькой бежать!
Поклонилась Алина Корнею и Прокопию до самой земли, взяла Васька-окунька за руку и в избу свою повела. Вскоре и пыль улеглась, солнца круг обозначился, старая сказка окончилась, а новая – началась.
Герой Крымской войны
Шёл к себе на родину, в Екатеринбург, солдат, на остатное житьё возвращался. Георгиевский крест на груди, а сам – сплошная рана. Ухайдакала, видать, совсем нелёгкая служба мужика!
Дойдя до села Большая Царевщина, напросился солдат в одну избу переночевать.
Ночью случился с ним жар, и довольно сильный. Однако ни врача, ни ветеринара в селе том не нашлось. Пролежал солдат в полном беспамятстве пару деньков и скончался.
Случилась эта история летом, в покосные дни. И мужики, и бабы до первых звёзд на лугах косили. Схоронили солдата добрые люди кое-как, и на том, как говорится, спасибо!
Зато три ночи подряд на кладбище из пушек палили, барабаны били и трубы играли.
«Вечная слава герою! – кричали бесчисленные голоса, неизвестно чьи. – Вечная слава герою Крымской войны!!»
Чудо-рыба
В солнечные правремена, как утверждают подгорские предания, жила в Каменном озере чудо-рыба. Глаза – изумруды, чешуя – зеркала, плавники – тонкий батист. Каждый вечер, лишь только медовый месяц над лесом показывался, закипала озёрная гладь, и объявлялись на берегу четыре бобра. Не спеша, вразвалку несли они в поля камышовый коврик. На коврике том чудо-рыба возлежала, светясь, как разноцветный фонарь. Подгорцы к ней, как к заозёрному богу относились. Издали полюбуются, радость благодатную в сердце получат и по избам своим разбредутся. Никаких неумильных поступков по отношению к чудо-рыбе не совершали. Всякое семисложное дело проще простого решать умели. Птицы клевучие да звери рыкучие в дружбе с подгорцами жили. Не говорили подгорцы, а рекли. Алатырь-камень, зарытый в Жигулях ещё при царе Горохе, знавали. Жили по триста лет и с песнями умирали. Про то подгорские предания говорят. А уж сколько в них правды заключено, пусть каждый сам решает.
*
Случилась эта история уже в наши, покорившие аэропланом небо времена.
У фельдшера Казарина из села Рождествено заболел его единственный сын Илья, гимназист. Заболел какой-то странной болезнью. Всё мнит себя замурованным в бетонном подвале, пугается, плачет, кричит. Сначала фельдшер пытался лечить своего сына сам, а после к помощи видных самарских врачей обратился. Не помогло. Илья сох на глазах, и на третий с начала болезни месяц погрузился в какой-то реликтовый бред.
Фельдшер, сельская знать, большие надежды на своего сына возлагал. Мечтал видеть его юристом, с деньгами и положением. А тут вот такая беда случилась, такая беда!.. Нафабренные усы фельдшера, торчавшие по тогдашней моде концами вверх, вскоре, как вымоченные в воде, повисли.
