– Покажи, что в кармане несёшь!
Фёдор показал.
– Твоя катушка? – спрашивает девку городовой.
– Моя!
Засвистел тут городовой в свисток, свидетелей призывая…
– А ну, следуй за мною, господин вор!
Провёл Фёдор очередную ночь в полицейском участке, под голову сапоги вместо подушки положив. Наутро рыжая девка является, горячие блины ему несёт.
– Портить судьбу тебе не стану, но на поруки возьму, – заявляет Фёдору девка. – Потолок в моём доме побелишь, покрасишь, как следует, полы!
Белит Фёдор потолок, а девка возле него платьем шуршит, как мышка. Пронесётся по комнате из угла в угол, оставив запах духов. То чай горячий принесёт, то конфету в карман Фёдору сунет!
День провёл Фёдор возле женского опасного огня, другой, на третий и сам загорелся. Обвенчались молодые в ближайшей церкви. Зажили, как две ласточки, дружно.
Родила ему супруга, когда срок этому пришёл, мальчишку. Фёдор его Михаилом в честь своего друга назвал.
Подрос немного Михаил и стал на своего тёзку, как два пшеничных зёрнышка, похож. Никто игре в шахматы его не учил: сам научился. Сядет, бывало, с отцом играть – раскалённой кочергой от доски не отгонишь!
Прошение на Высочайшее имя
Давным-давно случилась эта история. Помнят её лишь горы Жигулёвские, дорога, ведущая в село Шигоны, да сосны в обхват шириной, растущие вдоль той дороги.
В погребе знахаря Луки из села Шигоны жил человеческий скелет. Да, да, мой читатель: я не оговорился. Именно жил, а не лежал в сыром помещении тихим кладбищенским инвентарём!
Целыми днями ходил тот скелет из угла в угол, костьми на поворотах гремя. Погреб-то рыли широко: было, где развернуться. Если со стороны на хождения эти посмотреть – занят был делом, как чиновник. Но нет, ходил просто так, из уважения к самому процессу. Ощущая радость от того, что производил своим движением ветер!
Три раза в день открывался лаз, и в погреб летели столовые объедки. Скелет, понятное дело, их не ел. Зачем ему еда, если нет желудка? Доставались объедки в полном составе мышиной братии, обитавшей в соломенном тюфяке. А бросались объедки в погреб вот для чего. Всякий раз, их увидев, скелет вставал на колени и жалобно причитал:
«Поделом мне, бывшему дворянину, с мужицкого стола объедки достаются. Слишком скупым при жизни я был!»
Знахарь тот скелет как местному люду, так и приезжим за большие деньги показывал. Зрелище, конечно, незабываемое: такое и в Питере, и в Москве навряд ли увидеть можно!
И вот повадился смотреть тот скелет чиновник, приехавший из Костромы. Раз посмотрел, другой, а после взял, да и украл, дождавшись удобного случая. Доставил скелет в ближайшую рощу и с нежностью, какая только возможна в мужчине, сообщил:
– Ну, здравствуй-здравствуй, мой братик родной!
А скелет того чиновника обнимает, в бледные губы поцеловать норовит.
– И зачем ты только, братик, меня разыскал? Жил бы да жил в своё удовольствие, прошлой жизни не помня!
– Я, – отвечает ему чиновник, – долги твои сторицей людям верну. Будет тебе, братик, спаться спокойно в могиле!
Зарыл чиновник скелет под берёзой, сделал пометку на коре и пошёл по окрестным сёлам милостыню людям раздавать.
Сначала одежонка кое-какая немудрёная, медная денежка на милостыню пошла. А как раздал чиновник своё имущество, стал вдруг серебряную посуду, пистоли с костяными узорными ручками да крупные ассигнации людям дарить.
Вскоре в имении графа Орлова-Давыдова, которое неподалёку, в селе Усолье находилось, обнаружилась крупная пропажа. Чиновника поймали, признали душевно здоровым и стали судить. Насчитали ему, по всем царским законам, семь лет каторги.
Так бы и пришлось этому чиновнику дороги Сибири не по карте географической, а по столбам полосатым изучить. Да вмешался в эту историю сам граф Орлов-Давыдов, подал прошение на Высочайшее имя. В результате отправили на каторжные работы в Сибирь не чиновника, а знахаря Луку.
А чиновник, приехавший из Костромы, угодил в дом для престарелых людей, находившийся в Самаре. Где комнаты для лиц, принадлежавших дворянскому сословию, были меблированными, медные ручки до блеска начищены зубным порошком и где недурно кормили.
Закрытая карета
Говорят, поэт Пушкин, Александр Сергеевич который, когда он в Оренбург по делам писательским направлялся, мимо наших Жигулей проезжал.
Повелел будто бы Пушкин, как только к Жигулям стал приближаться, удалых людей ему сыскать. Это дело нехитрое: раз, два, три – и четыре молодца из волжского разбойного послужного списка, как говорится, возле Пушкина объявилось!
Попросил будто бы их Пушкин, за щедрую плату, разумеется, связать себя по рукам и ногам и в закрытой карете через все Жигули провезти.
– Иначе нельзя, – заявил Пушкин. – Потому как, о красоте сих мест весьма будучи наслышан, запросто могу тут остаться!
Обещал, говорят, Александр Сергеевич Пушкин к жигулёвскому зелёному огню непременно вернуться. И вернулся бы, ей Богу, вернулся, да вскоре одним завистником был на дуэли убит...
Прихитила, стало быть, мать-сыра-земля славного русского баюна, обещанного и Жигулям.
Агей и Верка
Знахарь Лука из села Шигоны умирал затяжной, до крика мучительной смертью. Было ему в ту пору уже более ста лет, а опыт свой так никому и не передал. Пришлось односельчанам поднимать угол его крыши*. Именно через него душа умиравшего и вылетела наружу. Имея вид голубя, украшенного куриным гребешком… Много птиц обитает в Жигулях, а такую сельчане видели впервые!
Любопытные мальчишки открыли в хозяйстве Луки странный погреб. У самого дна имелась круглая нора, в которую едва уместиться можно было. Самый смелый – Колька Нечаев – в неё полез. Часа через три вылез вспотевший, зато с осиянным лицом. Рассказал своей братии такое, отчего у ней щёки пятнами пошли. Будто бы мир иной посетил, на наш совсем не похожий. С небесами радужными и прозрачными, как мыльный пузырь!
Сначала мальчишки, а после и взрослые, наслушавшись историй о той норе, стали в неё залезать. Действительно, подтвердилось: в конце норы, длинной как труба самарского пивзавода, свет брезжить начинал. Словно бы человек, горный тоннель преодолев, снова в мир возвращался. А уж какой был тот мир – этот или другой – кто ж его знает?
Вскоре, впрочем, обнаружилась одна странная особенность того, что видели по ту сторону норы. А видели чаще всего то, что радовало душу. Один видел море, другой – степь, третий – горы, четвёртый – лес… Словно бы тысячу ответвлений нора та имела, во все концы земли!
Жил в ту пору в селе Шигоны крестьянин Агей Лисенков. Мужик набожный, работящий, толковый во всём. Загар кирпичного цвета даже зимой с лица не сходил. А вот баба ему попалась ленивая, с кондачка на жизнь смотревшая. Любезничала Липа – так её звали – с каждым заезжим мужиком, пальцем её поманившим да самогоном крапивной жгучести угостившим. Померла Липа, не дожив и до тридцати годочков, года три тому назад, а Агей до сих пор её в молитвах своих вспоминал, снова не женился.
Узнал Агей про ту нору, шибко разволновался и тоже в неё полез. Уж какую думу имел при себе, про то неизвестно.
Вот неделя, другая проходит – Агей всё не возвращается. Шибко испереживался за него народ: так ведь и с голоду умереть можно! А пуще всех испереживалась за него Верка Курицына, имевшая прозвище Стрекоза. Давно Агей в её сердце квартировал, не внося платы за своё проживание. Оттого и не выдержала Верка первой – полезла в ту нору своего горемыку искать!
