Она старалась собрать не только большой, но и красивый букет, и это ей стало удаваться. Переходя от цветка к цветку, с одной поляны на другую, баба набрела на заросшую травой тропинку, которая и привела её обратно домой.

Отшельник Митрофан, затворившийся в своей пещере, был погружён в глубокое раздумье.

Раздумье отшельника было глубоким до того, что его не могли вернуть к этой жизни ни его друзья, ни земской врач, приглашённый специально для этой цели, ни трубач самарской городской филармонии, отлично игравший на медной трубе.

Погружён был Митрофан в своё раздумье целое лето. За это время у куста орешника, растущего возле входа, успела отрасти ветка. Проникла та ветка в пещеру, коснулась отшельника своим шершавым листком, и тот очнулся…

– Как долго, светлейший, вы не были с нами, созерцая, возможно, сам Фаворский свет, – обратились к Митрофану его друзья, пришедшие поздравить его с выходом из затвора.

– Неужели? – удивился тот. – А мне показалось, что я отлучился лишь на одно мгновенье!

Одна женщина вела корову, потерявшуюся в лесу, мимо пещеры отшельника.

Услышав утробное мычанье, звучавшее, как иерихонская труба во время богослужения, отшельник выглянул из пещеры и окликнул:

– Марья Капитоновна!

Женщина не отреагировала на это никак: видимо, звали её по-другому. А вот корова повернула свою голову и несколько раз дружелюбно кивнула отшельнику. И бабочке-лимоннице, сидевшей на её рогу, как на ветке, пришлось покинуть своё насиженное место.

Один отшельник, странствуя в летнюю пору по Жигулям, каждым придорожным камнем любовался.

Сядет, бывало, возле какого-нибудь камня и ну его хвалить. Ты, дескать, и замшелый, и стопудовый, и цветом серый-пресерый, как дамасская сталь!

Какую выгоду от такой хвалы отшельник имел, про то неизвестно. Но только возле камней, с которыми он беседовал, трава гуще и зеленее всегда росла. А ещё человеку, которому уснуть возле таких камней доводилось, снились всегда добрые, спокойные сны.

Имени того отшельника история не сохранила, но прозвище его – Улучшатель – дошло и до наших дней.

Как-то среди отшельников, ещё не достигших просветления, пошла мода на сочинительство разных книг. В этой связи Старший отшельник в колокол бить не стал, но обратился к молодым с такой речью:

– Всеми силами удерживайте себя от написания комментариев к Священному Завету. Но если вы эти комментарии всё же напишете, мы внимательно рассмотрим ваш труд.

В другой раз, столкнувшись с проблемой бумажного производства в общине, Старший отшельник сообщил:

– О том, что открывается твоей душе, говори просто и обыденно. Ведь то, что ей открывается, приходит навсегда.

Было и такое. Явился к Старшему отшельнику старец, живший в Общине едва ли не со дня её образования. Он тоже собрался писать духовную книгу и просил благословить его на труд.

Совершив положенный обряд, Старший отшельник посоветовал старцу:

– Напиши книгу дельную, простую, в которой есть и напудренная щёчка, и бьющая наотмашь ладонь!

^{(из письма-воспоминания)}

«Помню, приснился мне в детстве сказочный сон. Увидел я гору, издырявленную, словно головка сыра, входами пещер. Я жил тогда в степи, мечтал стать джигитом и гарцевать на коне. Мечтал посещать другие страны и совершать подвиги, защищая обиженный народ. Помню, я назвал этот сон «сказочным» и тут же о нём забыл.

Колесо моей жизни совершило не один оборот, прежде чем я попал в Жигули, к отшельникам, и увидел свой давний сон наяву».

Отшельник Игнат, общаясь с приходившими к нему мирянами, вёл свою беседу, «как барышню за локоток». При этом одна странность в его поведении всё же была: отшельник часто наклонялся. Подобным образом наклоняются на поле сражения бойцы, пропуская мимо себя пушечные ядра, пущенные для поражения противника.

– Почему вы всё время наклоняетесь? – спросили его однажды. – Беседы ваши серьёзные, а ведёте вы себя, простите за выражение, как шут!

Игнат на это сообщил:

– Из пещеры моего соседа, также отшельника, всё время вылетают птицы, которые ни в одну зоологическую книгу пока не включены. Человеку эти птицы не видны, однако играют важную роль в его жизни. Они охраняют то место, куда прилетят, совьют себе гнёзда и выведут желторотых птенцов. Летят эти птицы в Самару... Я наклоняюсь для того, чтобы их пропустить.

Один отшельник часто отворачивал большие камни, похожие на люки корабля, и кричал в землю:

– Эй, мужики, в аду пребывающие. Желаю вам Библию почитать!

И всякий раз в глубине, холодной и мрачной, слышались стоны, эхом разносившиеся по длинным коридорам земли…

Именно этот отшельник, как я слышал, знал Библию почти наизусть. И когда его в потакательстве отпетым грешникам обвиняли, возражал:

– И Христос в ад спускался!

Слышал я эту историю от старцев жигулёвских, из которых иные помнили ещё русско-японскую войну. Помнили народные сходы, поджоги помещичьих усадьб и вилы, превращённые в орудия нападения…

Отшельник NN всю свою жизнь искал просветления. И обретя его в старческие годы, стал ходить нагишом. Чувствовал себя при этом просто превосходно. Когда же его попросили, наконец – гм!.. гм!.. – одеться, NN удивился и спросил:

– Как, разве я не одет в тёплую и непромокаемую, райски прекрасную одежду, которую вы называете телом?

После, однако, проникся глубоким состраданием к тем, кто ещё не обрёл просветления, и облачился в «самую верхнюю», как он выражался, одежду – из грубой рогожи.

Ходил в старину по рукам череп, Глазом Дьявола звал его народ. Тот череп поручику, застрелившемуся от несчастной любви, принадлежал.

Был тот череп заколдованным. Стоило поглядеть через две его дырки – следы от пули – на человека, как конец тому приходил. Тоской вселенской человек изводился, спешил на себя руки наложить!

Много людей тот Глазом Дьявола погубил. Судьба же его дальнейшая такова.

Пришёл как-то к людям, его хранившим, один отшельник, отдать потребовал. Те ни в какую. А череп в каменном подвале хранился, в железном сейфе. Отшельник сел во дворе и стал молиться. На третью ночь вылетел из его головы огненный шар, проник в тот сейф и Глаз Дьявола испепелил…