Своеручное письмо
Случилась эта история в селе Подгоры, незадолго до намеченной свадьбы Агафьи Воронковой с Пылаевым Николаем, крепко любивших друг друга.
Подкатилось рано утром к избе Агафьи колесо. Самое обыкновенное, от телеги. Покружилось немного возле крыльца и упало в траву.
А жених её, Николай, за день до этого в Моркваши по делу отправился. Сроком на неделю, не более. Обещал Агафье оттуда своеручное письмо написать.
На пути повстречалась Николаю волчья стая, лошадь в упряжке и понесла. А дорога как раз вдоль крутого обрыва проходила. Свалилась телега вместе с Николаем вниз, на острые камни... Насмерть, конечно, разбился!
Говорят, только три колеса от той телеги и нашли. А четвёртое, стало быть, в село Подгоры, к избе Агафьи Воронковой прикатилось.
Шальдана
Братья Иван и Николай Батогины вели активную революционную пропаганду в Москве. После поражения первой русской революции 1905 года вынуждены были временно скрываться в Жигулях, в селе Подгоры, у своей дальней родственницы тётки Анастасии.
Приехали братья в это село в феврале месяце, и первой бедою, которая настигла их там, была серо-бурмалиновая тоска. Братьев не устраивало буквально всё: чёрствость местных крестьян, избы с низкими, покрытыми копотью потолками, коровьи лепёшки повсюду, куда ни погляди. Даже солнце, как казалось их цивилизованным душам, светило над Подгорами в миллион раз слабее, чем над Москвой.
Само собой разумеется, что не приняли батогинских насмешек над собой местные мужики, и в один мартовский вечер, вооружившись кольями, пошли к братьям в гости. Но возле избы тётки Анастасии дорогу им перегородил дед Никифор, первый в селе филомагог.
– Воспитание кольём – дело надёжное, – зашамкал дед. – С такого воспитания и лошадь, и корова, и даже свинья быстро окрутку обретают. Но человек – иное существо. У него душа, Богом данная, имеется. Вы погодите до мая, когда в садах, полях и огородах Шальдана объявится. Она девка опытная: сама уму-разуму братьев научит. А уж коли и ей не удастся научить, тогда смело палочную педагогику в ход пускайте!
– И вправду, – загалдели мужики, – что мы, совсем, что ли, с ума спятили, чтобы вместо Шальданы судьбой человеческой распоряжаться? Вот если и она от братьев откажется, тогда и мы потребуемся. Богу – богово, а зверю – зверево!
Сказали так мужики и разбрелись в разные стороны.
*
А в избе тётки Анастасии с утра до вечера такие разговоры велись.
– Эх, – маялся у окна кислоглазый Иван, – Русь ты наша неприкаянная, Жигули вы мои голоштанные! Когда же на вас, Жигули, с города дымом заводов подует?
– Три моста через Волгу скоро ли вас, Жигули, поездами да автомобилями заполонят? – подхватывал в тон своему брату Николай.
– Вон берёза стоит, – кивал головою Иван, – а на верхушку её какой-то болван колесо от телеги водрузил... Красоты нет в народе!
– Точно, – соглашался Николай. – Не то, что в цивилизованной Англии. Там каждый кустик, как овечку, стригут. Войдёшь в парк – повсюду кубы, конусы и шары правильными рядами расположены. Не парк тебе, а учебник по геометрии образцовый!
– Ты чё к колесу-то привязался? – вмешивалась в разговор тётка Анастасия, отойдя от печи, в которой котелок со щами побулькивал. – Его соседские ребятишки на ту берёзу взгромоздили: всё белого аиста ждут! Правда, он в наших краях и не водится совсем. Водится лишь чёрный аист, который жилья человеческого за версту сторонится. А белый аист совсем другой: он гнездо своё норовит поближе к человеку устроить. Пущай себе ждут ребятишки. Может, белый аист и вправду когда-нибудь к нам прилетит!
На этом разговор обычно и кончался. Иван садился в очередной раз перечитывать «Капитал» Карла Маркса, а Николай брал в руки газету «Самарские ведомости» и усваивал последнюю её страницу, на которой помещались всякого рода объявления.
*
За такими вот разговорами да делами и май незаметно подоспел, Май-Маевич, на блёсткую от влаги почву зелёную накидку набросил. Зацвели в садах яблони и вишни, ароматным снегом всякую молодую душу обожгли. Но только не Ивана и Николая Батогиных. Те до глубокой ночи всё сидят да о материализме, демократии и прогрессе долдонят!
В одну такую цветочную ночь вышел Николай в сад на прогулку. Вернулся – лица на нём нет. Вернее, есть, но – другого совершенно человека…
– Ты кто такой, – спрашивает подменённый Николай своего брата, – скажи честно?
– Ну, революционер, а что? – отвечает тот.
– И я революционер, – смеётся счастливый Николай. – Революционер луны, Шальданы и весёлых хороводов девичьих!
Сказал так Николай и прыжками трёхсаженными, как заяц, к девкам на завалинку побежал песни под гармошку петь да семечки лузгать.
Пожал плечами Иван, страх свой одолел и в тёмный сад направился. Ходит среди распустившейся красоты да брата своего Николая кличет.
– Чего гло-от-ку-то дерёшь? – слышит вдруг Иван.
Обернулся – никого…. Что за напасть! Идёт дальше. Смотрит – цветущая ветка колышется…
– Это я, Шальдана, Душа села Подгоры, веткой играю, – снова слышит. – Подойди поближе, Иван, да цветок на выбор сорви!
Сорвал Иван, как загипнотизированный, цветок. Далёкое своё детство, сказками очудесенное, вспомнил. В руках его мнёт – белый, фланелевый на ощупь. И пахнет гувернанткой-француженкой!
Поднёс Иван цветок тот к глазам – лепестки его в крылья гигантской бабочки превратились. Отставил от глаз – такими же гигантскими, в сажень длиной, и остались!
– Да что ж это я, – воскликнул Иван, щурясь от белизны, его окружающей: – всё ищу, ищу в своей жизни чего-то? У меня же в кармане нитка с иголкой имеются!
Скинул Иван свой пиджак, пришил к нему сзади пару лёгких перепончатых крыльев и снова надел.
– Не оставляй меня, Шальдана, – попросил. – Я ведь с детства, считай, никаких чудес не совершал!
– Не беспокойся, родной мой, – услышал.
Разбежался Иван и взмыл в густой, как сметана, воздух, чувствуя телом поддержку чьих-то невидимых рук. Сделал над Подгорами круг широкий. С тёплыми дымами из труб поиграл. Колесо на берёзе поправил, чтобы аистам удобнее было гнездо на нём вить. Сделал ещё два-три круга и в горы Жигулёвские, яркой луной обрисованные, полетел…
На разведку!
Ночной разговор
Крестьянин Тит Пеньков страдал слабоумием. Голова была постоянно пустая, редкая мысль входила в неё тяжелей, чем лом в тину. Жил Тит на окраине села Подгоры, бобылём. Копался с утра до вечера в своём огороде, стараясь не отставать в достатке от других, но из нищеты всё не вылазил.
Как-то, погожим осенним днём, отправился Тит в лес. Взял самую большую, какая только имелась в его доме, корзину, решил набрать грибов. Но всю дорогу мучился от страха, сдавившего ему грудь. Вдруг опять, как в прошлом году, всё перепутает и наберёт поганок? Как Тит ни старался, не мог запомнить съедобные грибы.
Шёл Тит, не думая ни о чём. И тут мелькнула в кустарнике лисица и бросилась под ноги мышь. Тит схватил палку, хотел убить. Он всегда, с большим удовольствием так поступал. Но вспомнил вдруг, как в прошлом году, объевшись поганок, и сам был близок к смерти, и не убил.
Мышь в придорожные травы юркнула, потом на округлом камне объявилась. Встала на задние лапки, сняла с головы золотую корону – именно так Титу и привиделось! – и в пояс ему поклонилась.
