Кстати, где-то месяц назад у одного из мастеров — Дружины Богданова — возникла дополнительная идея насчет маскировки. Он приспособил к внешнему уголку сундука спусковой крючок, приводящий в действие ударнокремневый замок внутри. Мало того, для подстраховки (вдруг какая поломка или осечка с искрой) он продублировал его, разместив точно такой же крючок и замок с другой стороны. Оба крючка снаружи были замаскированы полукруглыми деревянными шариками, закрывающими их.

Получалось, что теперь, во-первых, не нужен горящий фитиль, а во-вторых, для стрельбы не требовалось открывать верхнюю крышку сундука. Нажал на две защелки, удерживающие боковую стенку, закрывающую дула стволов, сорвал шарики, высвобождая крючки, и, пожалуйста, пали на здоровье.

А чтоб татары до самого последнего момента ничего не заподозрили, я велел срочно собрать в Скородоме всех сундучников и древоделов, то бишь столяров. Разместить их я надумал в плотницкой слободе, находившейся как раз между Арбатскими и Чертольскими воротами.

Нет, сундуков на торжищах было предостаточно, покупай — не хочу, но мне-то требовались как две капли воды схожие доставленными моими гвардейцами с Пушечного двора. И хорошо, что я распорядился использовать для размещения четырехствольных «органов» (они уже не вращались на одном барабане, но не менять же из-за этого название) и сорокаствольных «сорок» самые простые сундуки безо всяких рисунков, узоров и прочих излишеств. Можно надеяться, что столяры успеют уложиться к завтрашнему вечеру с изготовлением точно таких и в нужном количестве.

Уже собравшись в Скородом, я обратился с просьбой к двум своим дамам. Травница Петровна, узнав, что от нее требуется, напомнила о своем зароке, но я ведь нуждался не в яде, а в снадобье, притормаживающем реакцию. Словом, нехотя, но согласилась. Резване же, памятуя, сколь мастерски она приправляет блюда, не захочешь, да съешь, я поручил сбор травок для грядущего угощения татарской сотни.

Пока разговаривал с ними, прибежал озадаченный Устюгов с увесистым свертком под мышкой. Оказалось, образцы тканей. Мол, прослышавшие о моей проблеме купцы наперебой кинулись вручать ему все, что у них имелось зеленого и теперь он в недоумении, из чего шить.

— Под цвет травы, — отмахнулся я. — Главное, чтоб все восемьсот плащей были абсолютно одинакового цвета, а остальное меня не интересует. Поэтому бери ту ткань, которой хватит на всех.

— Так их эвон скока и почитай кажной хватит, — не отставал он. — Новоесского сукна уже шесть кип приволокли, не мене, настрафиля чуть ли не восемь, гамбургского не мене пяти, рословского да брюкиша столько же, лунского чуток помене, но четыре будет.…. Да чего там про сукно сказывать, — спохватился он, — коли мне и шелку притащили видимо-невидимо. Одних бархатов сколь. Литовского косматого и вовсе чуть ли не три кипы — и пожаловался. — А главное, все несут и несут — девать некуда. Ты не серчай, княже, но я их к тебе отправил, так что они у твоих ворот толпятся. Ожидают.

— У меня столько и денег нет, — растерялся я и напустился на выглядывавшего из-за спины портного Анисима Ермолаева. — А ты-то чего молчал? Зачем нам лишнее?

— Да не надо никаких денег, — торжествующе выпалил он. — Они задарма все отдают. Сказывают, пущай они нашим вкладом станут, токмо заступись. Мне самому красного всучили стока, что и не ведаю куда девать. Какую возьмешь-то, княже?

— Ах задарма, — протянул я. — Тогда дело иное.

— Ну, не совсем задарма, — замялся он. — Они еще просят дозволения семьи свои в Кремле оставить, покамест татаровье не уйдет. Сами-то, мол, на стены встанут, город боронить, а детишек с бабами уберечь хотелось бы. Ну а кои с бархатами да парчой, хотели остатнее добро непременно на твоем подворье сложить. Да те, что из басурман, опаску имеют. Мол, ты их отпустить повелел, ан все одно — без тебя могут сызнова в тенета сунуть, покровительства твоего просят. И тоже сукном кланяются всяким.

Что ж, такие просьбы можно и уважить. Дав распоряжение Багульнику разместить купеческие товары на подворье, а Еловику заготовить охранные грамоты для купцов-мусульман, я наконец-то выехал за ворота. Выехал, а проехать не смог — улица была буквально забита подводами, доверху загруженными сукном, в основном зеленого цвета, причем разных тональностей, от светлого до темного. А у самых ворот меня терпеливо поджидала целая делегация купцов из суконной сотни.

Завидев меня, все радостно загалдели и принялись наперебой уверять, что именно у них самое лучшее, самое крепкое и самое нарядное. Еле отбился, заявив: приму у всех, чтоб никого не обидеть. В конце концов, у меня имеется еще и второй полк, да и у гвардейцев одежда не вечная — сгодится. А вспомнив маскхалаты — надо бы обновить — осведомился и про белую. И она нашлась.

Что же касается красной материи, то требований к ней у меня было два: легкая и прочная. Выяснив, какая примерно длина у рулона, я пришел к выводу, что восьми мне за глаза — четыре понадобятся на сегодня и на завтра, для тренировки телохранителей, остальные послезавтра.

Кажется все, можно отправляться к заждавшимся меня гвардейцам, но куда там — дорогу перекрыла еще одна делегация. «Никак молебен решили предложить», — подумалось мне при виде суровых лиц бородачей в рясах, но я ошибся. Город они защищать хотели. Благословение на то они от патриарха Игнатия получили, а вот оружие… За ним и пришли…. А следом за ними толпился мастеровой люд из числа тех, кому ничего не досталось из кремлевских складов, опустевших еще вчера.

…Когда я, управившись со всем, отправился в Скородом на встречу со своими людьми, меня сопровождал колокольный звон, собирающий народ на вечернее богослужение. Но мне не до молитв. Предстояло самое главное, ибо остальное было лишь прелюдией….

Слободы вблизи Чертольских и Арбатских ворот опустели — сработал слух — но не совсем и не все. Памятуя мой наказ, даденный еще перед отъездом в Кремль, одну из них, располагавшуюся возле Ситцева Вражка, где размещались швецы, трудившиеся на государев двор, оцепили, удержав на месте. Впрочем, кое-кто, махнув рукой, остался и в других слободах. Ими я занялся, велев объявить, что государь, заботясь о своих людишках — слободы-то «белые», дворцовые — повелел выселить всех, разместив за Неглинной. А пока две сотни второго полка шерстили по избам, выпроваживая остатки населения, я устроил совещание с командиром первого гвардейского полка Долматом Мичурой и всеми его сотниками.

Сидели мы в просторной трапезной Зачатьевской обители, монахов из которой я велел переселить днем, раскидав по соседним монастырям. О том, какие условия выставили татары, я не говорил — их и так знали, а потому сразу обрисовал мрачные перспективы Годунова и его сестры в случае покорного выполнения всех татарских требований. Про Мнишковну не упоминал вовсе, пока Мичура сам меня о ней не спросил. Пришлось пояснить, что шансов на выживание у нее гораздо больше. По всей видимости хан сдержит свое слово и, добравшись до границы своих владений, действительно отпустит ее обратно в Москву.

И без того невеселые лица сотников от такого сообщения помрачнели еще больше — наияснейшую мои гвардейцы не любили. Вначале, скорее всего, из солидарности со мной. Хотя я и не произнес в их присутствии ни единого худого слова в ее адрес, но они все равно чуяли мое отношение к ней. Ну а позже, после того, как меня удалили из Москвы, они справедливо сочли ее основной виновницей и окончательно возненавидели.

Вот и сейчас у порывистого Самохи вырвалось:

— Лучше б наоборот.

— Ты, парень, того, — проворчал Кропот. — Следи за языком-то, не то укоротят и князь не подсобит, — но и сам, не выдержав, заметил: — Хотя кой-кому, чтоб ума да вежести поднабраться, гарем и впрямь бы не помешал.

Усмешливый Звонец, очевидно представив там гордую полячку, тотчас весело фыркнул, а я мечтательно вздохнул, подумав, как прекрасна была бы Марина… в парандже. Или в чадре. А лучше и в том и другом.