— А ну, погодьте с гаремом, а то раскудахтались почем зря, — угомонил начинающееся веселье Мичура и проницательно уставился на меня. — Ты ж, князь, нас сюда собрал не слезы лить. Коль зришь спасение для государя, сказывай. И не сумневайся — чего от нас зависит, все сполним, не подведем.

Я пояснил, что единственный выход спасти Годунова — вытащить из лап крымчаков обеих пленниц. Но это само по себе — гиблое дело, если мы не захватим в заложники… самого Кызы-Гирея, и в общих чертах обрисовал свою задумку.

Сотники, едва выслушав меня, одобрительно загудели. Мол, это по-нашему, по гвардейски. На меня смотрели так, словно я успел провернуть свою затею, причем успешно. А когда я добавил, что в идеале надо заодно захватить и его сына Тохтамыша — тогда хан непременно станет посговорчивее, то не обошлось и без восторженных восклицаний.

Но придумать и осуществить на деле — две больших разницы, о чем не преминул заметить Долмат Мичура. Чересчур велик риск — войско-то какое у хана могучее.

— И впрямь велик, — согласился я. — И войско, спору нет, огромное. Но возможность имеется. Смотрите сюда.

И я выложил на стол карту, нарисованную мною со слов Галчонка. На ней были указаны, где находится шатер Кызы и два соседних, с Ксенией и Мариной, и где размещена ханская гвардия. Разумеется, была и привязка к местности, то есть с одной стороны от шатра я изобразил нитку Москвы-реки. Именно в этом месте она как раз делала легкий изгиб. Таким образом благодаря ей наша задача существенно облегчалась — предстояло взять шатры не в кольцо, а очертить вокруг них полукруг, да и то неполный — правый берег весьма крут и со стороны реки подняться по откосу вверх у татар не выйдет.

Чем очертить? Разумеется, телегами с выкупом. Шестьдесят телег — это примерно сто пятьдесят саженей — хватит вполне. После захвата заложников занимаем за ними и под ними оборону и начинаем переговоры о беспрепятственном пропуске всех нас до городских стен.

Вопросов было много. К примеру, откуда я взял карту и насколько она точна. Галчонка я выдавать не стал, вместо того намекнув на тайного лазутчика в татарском стане. Касаемо ее точности у меня самого имелись сомнения. Нет, глаз у Галчонка верный, точный, но ханская гвардия пока располагалась гораздо ближе к шатрам. Поэтому я передал наказ для Ксении, чтобы она завтра поутру пожаловалась Кызы-Гирею на громкий шум-гам, из-за чего она всю ночь не могла сомкнуть глаз, и попросить удалить своих воинов от их шатров хотя бы сотни на две саженей, а это чуть ли не четыреста метров. Должен хан прислушаться к ее просьбе и пускай не на две, но на сотню отодвинет. Если сплюсовать с имеющимися двадцатью все равно получится отлично: две с половиной сотни метров. Достаточно очертить эту опустевшую полосу нашими телегами и все три шатра окажутся отсечены нами от воинского стана.

— Опасно это для Федора Борисовича, — нахмурившись, покачал головой Мичура. — Ну как татары, не разобравшись по первости, стрельбу затеют, а телохранители к тому времени не поспеют государя закрыть? Хан ладно, пес с ним, собаке собачья смерть, а ежели в Годунова стрела угодит, тогда как быть?

Я поморщился. Поневоле вспомнились слова пророчицы. Да и как их не вспомнить, когда они то и дело сбываются. И последнее подтверждение тому я получил буквально за полчаса до того, как отправиться в Скородом. Прибыл монах из Троице-Сергиевской обители, известивший, что взяли ее крымчаки. Налет произошел тогда же, когда и на Вардейку, рано поутру. Замаскировав свой отряд под видом обычного обоза, сотня татар проникла вовнутрь, смяла стражу у ворот и… распотешилась вволю.

А мне, едва я услышал его горестный рассказ, припомнился долг, который я вернул настоятелю Иоасафу. Денежки-то были те самые, Ивана Грозного. Правда, я намекнул архимандриту о том, что добыты они царем неправедно, грабежами Эстляндии, потому надо провести над ними какой-нибудь молебен, дабы очистить их от крови, но…. Как я вскользь, осторожненько, выяснил у уцелевшего монаха, забыл о моей рекомендации старец, не провел никакого молебна, вот и сработало заклятье.

Совпадение? Навряд ли, слишком много их за последние дни. Ладно, полусотня гвардейцев. В конце концов, вместе с нею погибли и еще три, этих сокровищ в глаза не видевшие. Такое действительно можно списать на простое совпадение. А вот князь Хворостинин…. Всего пять легких ранений получил отряд, обстрелянный на Яузе, зато Иван Андреевич доселе неизвестно — выживет или нет. Ну и Троицкая обитель. Изо всех подмосковных монастырей именно у него были самые крепкие стены, да и расположен он куда дальше остальных от Москвы. И поди ж ты, ни в один не ворвались татары, даже в те, у коих деревянные укрепления, а в Троицкий….

Получалось, действует проклятье, причем безотказно, и теперь из тех, кто доставал сокровища, оставался в живых лишь я и… самые близкие мне люди, которых, согласно предостережению пророчицы, проклятье не минует. И одного из этих близких я сам, своей рукой, собирался завтра поставить в смертельно опасные условия. На миг у меня мелькнула мысль пока не поздно отказаться от своей авантюрной затеи. И отказался бы, если б не был уверен в том, что Годунова живым из Бахчисарая не выпустят. Значит, придется рисковать.

— Знаю, что опасно, — вздохнул я. — Особенно с учетом того, что сам Федор Борисович ничегошеньки о моей затее не знает.

— А… когда ты, княже, его о том известишь? — уточнил Мичура.

— Никогда, — отрезал я, но, умолчав про страх Годунова за жизнь Марины, пояснил ситуацию иначе. — Не желает государь, чтоб кто-то за него свою голову подставлял. Один план я ему предложил, но он от него отказался. Даже поклясться у гроба своего батюшки заставил, что я его применять не стану. Потому будем все делать втайне от него.

— За непокорство как бы опосля ответ держать не пришлось, — вздохнул командир первой охранной сотни Багрец и со всех сторон понеслись встревоженные возгласы.

— Клятва опять же.

— Да у гроба.

— За таковское господь и покарать может.

— Как бы оно не того.

— Не того, — отрезал я. — Сказал же, от чего я отказался, то применять и не стану. Да и не судят победителей.

— Так енто ежели победителей, — протянул командир второй охранной сотни Найден Заскок. — А побежденных?

Я обвел собравшихся взглядом.

— Вы что же, так ничего и не поняли, други мои боевые? Некого судить будет. Вообще. У тех, кто завтра со мной пойдет, впереди два пути останутся: победа или смерть. Потому и назначать никого не хочу. Зову с собой желающих, по доброй воле. А кто не хочет, тот…

— Ты, княже, своих верных не забижай, — бесцеремонно перебил меня Долмат Мичура. — Про отказ никто и в мыслях не держал. Али я ошибаюсь? — возвысил он голос и строго посмотрел на сотников.

— Да мы за князем хошь в огонь, хошь в воду, хошь куда, — горячо выпалил Самоха.

— Верно, — поддержал его Груздь. — И залезем, коль надо, и выбраться исхитримся.

Говорил он как всегда несколько с ленцой, да и выглядел эдаким флегматичным увальнем, но я-то помнил, как он преображался в бою.

— А чего вы на меня-то уставились, — огрызнулся Багрец. — Я, яко князь нас всех поучал, допреж вникнуть хочу. Потому токмо и вопрошал, чтоб до тонкостев все для себя уяснить. А так-то куды Федор Константинович поведет, хошь к черту на рога, туды и я со своими людишками следом.

— И я за своих тако же отвечу, — поддержал его Заскок.

— Вот и славно, — облегченно вздохнул я. — А для начала выберем, кто желает поехать вместе со мной и государем в татарский лагерь. Мне нужны три сотника….

Первым вызвался, успев опередить остальных, Самоха. Я не возражал. Да и ребята в его сотне подобрались под стать своему командиру, отчаянные. Таких ничем не напугаешь.

Но, как выяснилось, Самоха просто опередил остальных, а желающими оказались все, и я немного растерялся. И тут подал голос Груздь. Мол, никогда тебя, князь, ни о чем не просил, а ныне дозволь быть рядом. Я согласно кивнул.