— Пиши. Но вначале, как договаривались, переведи три пьесы.
— Лучше бы мне не откладывать про Атлантиду. У нас в Англии говорят, когда долго отсутствуешь, о тебе скоро забывают. Мудро?
— Еще как, — согласился я. — Только на Руси и по этому поводу говорится куда лучше: с глаз долой, из сердца вон. Но сейчас нам больше подходят иные поговорки: «Тише едешь — дальше будешь» или «Поспешишь — людей насмешишь». Не думаю, что есть необходимость пришпоривать лошадей. Будем надеяться, государь сам раньше вспомнит о нас….
«Точнее, уже вспомнил», — про себя добавил я, ибо мне донесли, что Годунов на днях заглядывал в принадлежащее мне сельцо Медведково. Да, наведывался он якобы к художникам, с которыми и впрямь толковал о том, о сем, но… ничего им не заказал. Одно это — весьма многообещающий симптом, господа хорошие.
Плюс к тому, благодаря постоянной переписке с Ксенией, я знал, что она сняла с меня одно из обвинений касаемо блуда с Галчонком. Предъявив девчонку братцу и, взяв с него слово молчать, она велела ей продемонстрировать свое умение. И Федор после той демонстрации выглядел довольно-таки смущенным — еще один симптом. Да и Мария Григорьевна постаралась, растолковав сыну, для чего я на самом деле к ней приходил.
Правда, оставалось главное — ревность Годунова, а доказать, что Марина Юрьевна нужна мне как зайцу стоп-сигнал, я никак не мог. Да и с якобы моим сватовством к австрийской эрцгерцогине тоже ситуация щекотливая. Но я верил — Ксения сделает все возможное, благо, в нашей с нею переписке она пару раз, хотя и довольно-таки туманно, намекала на то, что ее борьба «со лжой, поклепами и напраслиной» продвигается весьма успешно.
— Надежда — хороший завтрак, но плохой ужин, — укоризненно покачал головой Бэкон. — Ты сам говорил, про некоего славянского бога по имени Авось, олицетворяющего собой случайности, но они бывают разные и далеко не всегда счастливые.
Но я беззаботно отмахнулся.
— Поверь, в ближайшие недели кое-кто непременно потревожит наше уединение, притом с хорошими вестями.
Касаемо первого предсказания я попал в яблочко, а вот насчет второго… Ох, как я ошибся….
…Дежурившие на южных границах Руси казачьи разъезды службу несли исправно и набег крымских татар они не прозевали. Но на сей раз татарская конница шла не обычным путем, то есть не по Изюмскому шляху, не по Моравскому, и ни по какому другому. Крымчаки вообще не вступали на территорию Руси, предпочтя путь западнее Днепра, по землям, принадлежавшим Речи Посполитой. Потому, углядев это, казаки послали к русским береговым ратям успокоительную весточку, что в этом году Кызы-Гирей решил «осчастливить» своим посещением короля Сигизмунда.
Ну кто ж знал, что хан, стремительным броском преодолев добрых полтысячи верст до Киева и не остановившись под ним, ринется еще дальше, забирая на север. И, оказавшись чуть ли не под Оршей, резко свернет на восток, форсировав Днепр и миновав Смоленск, оставляя его севернее.
По украинским землям он продвигался быстро и… миролюбиво. Да, да, я не оговорился. Десяток сожженных деревень, стоящих на пути его конницы — такие мелочи, на которые не стоит обращать внимания. Да и то хан людского полона не брал, велев своим людям ограничиться скотом для еды, поскольку обозов с ним практически не имелось, шел налегке.
Русские сторожевые разъезды, располагавшиеся на наших западных рубежах, будучи непривычны к стремительным татарским набегам, ибо их со стороны Речи Посполитой отродясь не бывало, недоглядели. За свою оплошность они и получили высшую меру наказания — вырезали их крымчаки. Полностью. Вырезали и устремились дальше, вновь, вопреки обыкновению, оставляя в покое русские города.
Путь от Смоленска до Москвы невелик, всего-то четыреста верст с небольшим. И столь быстрым оказалось движение полчищ Кызы-Гирея, особенно его передовых отрядов, что узнали москвичи об их приближении, лишь когда они оказались в одном дневном переходе от столицы. Да и узнав-то, не сразу поверили. Запыленного и еле передвигавшего ноги гонца бояре чуть ли не на смех подняли, когда он сообщил о нашествии, тем более незадолго до того получили от князя Мстиславского успокоительную весточку о маршруте Кызы-Гирея. В самом деле, неужто хан похож на самоубийцу, чтобы разделить свою конницу на две части, пытаясь нанести одновременный удар по двум государствам? Известно, у страха глаза велики, вот и показался гонцу залетный татарский отряд в две-три сотни сабель, пускай и в тысячу, огромным воинством.
Однако, поразмыслив, решили проверить сообщение и выслали на разведку три стрелецкие сотни. Безрезультатно прождав их, по предложению боярина Романова, на запад отправилась сотня гвардейцев из личной охраны престолоблюстителя под командованием Жегуна Клюки.
Предусмотрительный Клюка, логично рассудив, что малыми силами в случае чего уйти куда легче, перед выездом определил пять направлений и раскидал людей по два десятка на каждое. К тому же он повелел ехать о три-конь, велев гвардейцам взять двух заводных лошадей. Благодаря им и умению пересаживаться на скаку, они и ушли от передовых татарских разъездов. Не все, конечно. Один из отрядов забрался слишком далеко и из двух десятков пятерых крымчаки достали стрелами. Впрочем, по сравнению со стрельцами, из которых не вернулся никто, эти потери выглядели пустяшными.
Но и тут на сводном заседании Малого совета и Боярской думы мнения высказывались различные: от шапкозакидательских до откровенно панических. Однако спустя еще пару часов первые притихли, ибо в версте от города (ближе к стенам татары не подходили, опасаясь артиллерии) закрутился хоровод по меньшей мере из нескольких тысяч, притом исключительно из передовых отрядов. Такие выводы сделали наиболее опытные воеводы, наблюдая, как они старательно обкладывают Москву, явно дожидаясь основных сил.
Бояре судили и рядили долго, но ни к какому выводу не пришли, ограничившись отправкой гонцов к береговой рати князя Мстиславского. К утру стали окончательно ясны масштабы нашествия — минимум шестьдесят-семьдесят тысяч. И это только из числа тех, кого удалось подсчитать. Да тут еще и головы перехваченных гонцов, которыми похвалялись самые смелые из татар, разъезжая вокруг московских стен и размахивая ими на высоко поднятых копьях. При виде их все поняли, что теперь на скорое прибытие полков с юга рассчитывать бесполезно….
Я узнал о нашествии накануне вечером — позаботился Багульник, незамедлительно пославший ко мне гонца с сообщением. Тот уходил по воде, а Яузу татары перекрыть не смогли (мешали стрельцы, державшие оборону Андроникова монастыря, расположенного на ее левом берегу), вот он и добрался. Правда, в его сообщении о подлинных масштабах бедствия ничего не говорилось.
Второй гонец прибыл поутру. Впрочем, к тому времени успели вернуться и мои люди, которых я отрядил в ночную разведку по все той же Яузе. И хотя, высадившись на берегу Москвы-реки, они мало что смогли разглядеть даже при наличии подзорной трубы, но и обилия горящих костров вполне хватило для неутешительного вывода: опасность нешуточная.
Первой моей мыслью было немедленно объявить тревогу и спешно выдвигаться к Москве, пока речной путь открыт. Но с другой стороны меня никто не звал. Нет, нет, дело не в обиде. Не скрою, подленькая мыслишка «А ну-ка попробуйте управиться без меня» пару раз в мозгу всплывала, но я ее немедленно загонял куда подальше. Однако, памятуя о том, что согласно русской поговорке незваный гость хуже татарина, я решил не спешить и не навязываться. Ни к чему предлагать помощь или совет тем, кто их от тебя не просит. Тем более, мне стало известно, что еще вечером пара-тройка человек из числа моих доброжелателей предлагали послать гонцов не только к князю Мстиславскому, но и к князю Мак-Альпину, ибо лишняя тысяча не помешает. Оставалось немного подождать и все.
Однако прошло утро, я успел послать гвардейцев в свои села: Медведково и Бибирево, с наказом крестьянам укрыться со всей скотиной в близлежащих лесах, заодно прихватив с собой и монетные станки; распорядился отправить гонцов к Мстиславскому; велел немедленно вывезти художников во Владимир, отправив вместе с ними и Бэкона; сделал уйму других распоряжений, а из Москвы по-прежнему ни слуху, ни духу. Гробовая тишина. Впрочем, касалось она лишь новостей, поскольку на самом деле никакой тишины и в помине не было. Еще на рассвете в столице разом ударили в набат на всех колокольнях и звонницах, и с тех самых пор все сорок сороков продолжали неумолчный трезвон, отчетливо доносившийся до Вардейки.
