Нет, ну какой молодчага! Готовый командир полка. Не иначе, гены сказываются. Все-таки потомственный военный из князей Ржевских, хоть и захудалых, из младшей ветви. Видел бы сейчас парня четвероюродный дядька, некогда выгнавший его со двора и заявивший, что у него таких родичей полон двор с хвостами бегает. Кажется, он еще посоветовал Груздю приходить, когда и тот хвост отрастит. Ну-ну. Сдается, в скором времени ему самому придется на поклон к будущему воеводе идти.

Упомянув о Федоре, сотник коротко уточнил:

— Тебя государь звал, княже. Просил немедля, как токмо ты появишься, к нему….

Я тоскливо покосился на нарядную карету — нельзя мне туда, отказать придется. Ох, припомнит он мне мое ослушание, как пить дать припомнит, но твердо заявил:

— Скажешь ему, что никак не могу, недосуг. Чуть погодя, когда с ханом перетолкую. А чтоб он не переживал за свою сестру и невесту, сообщи: Марина Юрьевна жива-здорова и Ксения Борисовна… тоже… в порядке, — выдал я после короткой заминки, решив не говорить ничего лишнего. — Пока они под охраной людей Вяхи Засада, но скоро их привезут сюда, я распорядился. Да Метелице тихонько накажи, что если государь захочет вылезти из возка и пройти ко мне, не выпускать ни в коем случае, удерживая, если потребуется, насильно. Сам видишь, что творится.

И, словно подтверждая мои слова, прямо подле ног в землю с коротким свистом впилась татарская стрела.

— Вижу, — согласился Груздь, невозмутимо глядя на нее, и пожаловался: — Я из своей полусотни троих потерял и раненых пятеро. От силы часа три протянем, ежели басурман угомонить не выйдет, а дальше придется как ты сказывал, — и он красноречиво покосился на телегу с порохом.

— Единственный способ их угомонить, это уговорить хана — вздохнул я.

Груздь недоверчиво покосился на меня, очевидно вспомнив забористую ругань Кызы, но вслух ничего не сказал. В общем-то я тоже не очень верил в успех. Первоначальный-то расчет строился на том, что его придворные в страхе за жизнь хана, уболтают остальных, в крайнем случае, прикажут им, но как видно у них это плохо получалось. Точнее, никак. Но и иных вариантов для спасения не имелось.

Однако прежде чем пойти к Гирею, я сделал еще кое-что. Сноровисто забравшись под одну из телег, я потребовал у лежащего поблизости гвардейца его пищаль.

— Да ты чего, княже? — запротестовал он. — Сами управимся.

Я не ответил, мрачно покосившись на длинноватую тень от солнца. Ну да, полдень не просто миновал, но давно. Ладно, будем надеяться, примут и припозднившуюся жертву. Та-ак, и где у нас подходящий объект для ритуала? Ага, вон он, на чубаром коньке и в драном малахае. Ну и чего ж ты, дурашка, вылез вперед? Чего сабелькой машешь?

Странное дело, передо мной были явные враги, но убивать никого из них мне не хотелось нисколечко. В смысле убивать, как жертву. Увы, сделка есть сделка, и я на всякий случай, так сказать, выплачивая проценты за опоздание, завалил вместо одного троих. И всякий раз мысленно произнеся «тебе дарую» на душе становилось все гаже и гаже. Такое ощущение, словно я не стреляю в них, а и впрямь режу, стоя подле некоего мрачного алтаря из черного камня, на котором установлено изваяние.

Чье? Сам-не-знаешь-кого. Наверное, правильно говорила моя Петровна — не следовало мне к нему обращаться. И сдается, ошиблась бывшая ведьма лишь в одном: навряд ли этот уродливый истукан называется богом, пускай и древним. Думается, иначе. Как? А то вы и без меня не поняли.

Ну а теперь к хану….

Поначалу Кызы-Гирей и слушать ничего не хотел, начав обвинять меня и Годунова в чудовищной подлости, каких свет не видывал, причем обильно пересыпая свою речь ругательствами, часть которых прозвучала по-русски. Да какие забористые. Не хан, а биндюжник какой-то. Нет, Палицын мне сообщил, что он отлично знает наш язык, предпочитая общаться с послами без толмача, но что он до такой степени владел им, я не ожидал.

Угомонить его мне удалось довольно-таки быстро. Для этого я посулил, что если мы с ним не договоримся, а его воины не успокоятся, то через час, а может и раньше, мне придется дать команду, дабы прилюдно казнили Сефера. Или Тохтамыша. Я пока не решил, кого именно, но одного из них точно, поскольку иного выхода не вижу.

— Не поможет! — зло выпалил он. — Тебе и твоим людям ничто не поможет.

— Тогда еще через полчаса мне придется вывести на смерть второго, — устало произнес я.

Угроза подействовала моментально. Нет, он ни на что не соглашался, но умолк — уже достижение. Правда, перед тем как замолчать, он зловеще пообещал, что когда получит свободу, а я окажусь в его руках, мне придется умолять его о смерти. А сам он ее не страшится, ибо он — воин, и готов к ней в любое время.

— Напрасно ты считаешь, будто мои муки скрасят тебе смерть двух сыновей, — укоризненно покачал я головой. — А кроме того, такое исключено, — и напомнил про телегу с порохом, возле которой стояла наша колымага, констатируя: — Самое слабое место в обороне — это сердца защитников. Но у моих воинов они выкованы из дамасского булата, а потому взлетим мы на воздух все вместе, да и дальше нам тоже в разные стороны. Тебе в мусульманский рай, мне в христианский.

Он насмешливо хмыкнул, заявив, что насчет своего рая я того, погорячился, ибо таким как я, самое место на вилах у шайтана. Разумеется, говорил он куда образнее и красноречивее, но не могу же я цитировать дословно. Выдав свой прогноз, он отвернулся от меня, не желая говорить. Я выждал примерно с минуту, после чего открыл дверцу кареты и велел одному из спецназовцев, дежурившего подле нее, вывести обоих сыновей, указав на телегу с порохом.

— Привязать к ней. Так надежнее. Чтоб и клочков не осталось.

Тот послушно кивнул и потащил их к телеге. Оба упирались, а у Сефера из глаз полились слезы. Кызы-Гирей до крови прикусил губу, что-то бросил сыновьям на татарском, наверное, ободряющее напутствие, и вновь умолк. Ну и пускай. И я, пользуясь его молчанием, выдал подробный расклад грядущих событий в случае его дальнейшего упрямства относительно всего крымского войска. Был он логичный и… трагичный.

Пять могучих родов, пришедших на Русь, после смерти хана, калги и нуретдина станут долго решать, кому быть первым. Долго и… безрезультатно. Мансуры никогда не пойдут под руку Ширинов, да и три остальных рода воспротивятся главенству кого-то из них. Следовательно, каждый из родов примется действовать самостоятельно и….

— Ты не хуже меня знаешь, могучий и неукротимый Кызы-Гирей, что бывает, когда человек бьет не кулаком, а ладонью с растопыренными пальцами. Ты — хан, твоя обязанность — заботится о своих воинах. Если есть возможность сделать так, чтобы они не погибли, а ты отвернешься от нее, что скажет тебе аллах, когда ты появишься перед ним?

Кызы зло покосился на меня, помрачнев еще сильнее, и огрызнулся.

— Горевал волк, что овцы исхудали. Тебе что за печаль о моих воинах? Если бы ты был настоящим воином, я бы возможно и вступил с тобой в переговоры. Но твой государь и ты похожи на подлых шакалов, которые кидаются исподтишка. С такими не о чем договариваться.

Ах, та-ак. Значит, с настоящими воинами ты договориться согласен. Ну что ж, зайдем с другого бока. А для начала сминусуем число шакала. И я начал объяснять, что государь ни при чем. Более того, заподозрив меня в тайных умышлениях он еще позавчера заставил поклясться, что я ничего не учиню. И я действительно поклялся на гробе его отца. Лишь тогда он успокоился, а мне пришлось заниматься всей подготовкой втайне, чтоб упаси бог не долетело до его ушей.

Кызы покосился на мое лицо, но никак не прокомментировал. Ну и пускай. Главное, слушает, а посему заполучи-ка цитаты слов его ближайших сановников, произнесенных на переговорах по поводу похищения. И что победитель всегда прав, и что в войне правил не существует вовсе, а главное, что точно так же считает и сам хан. Ну да, сдал я Фарида-мурзу со всеми потрохами.