Назначать Годунов никого никуда не стал, заявив, что во всем полагается на князя, которому виднее, кто куда годен, но потребовал, чтобы каждый сообщил, сколько ратных холопов в силах выставить. Получилось около полутысячи — существенный вклад при нашем нынешнем ратном безлюдье. Через пару часов они все предстали передо мной, а я раскидал их по стенам в подспорье к стрельцам и гвардейцам.

Уже поздним вечером мы закончили с перемещением пушек, забрав со стен Белого и Китай-города практически всю легкую и среднюю артиллерию. Исключение составили самые крупные, включая и Царь-пушку. На стены их не поднять, а открывать ворота для одного-единственного выстрела смысла не имело — чего доброго потом не успеем закрыть. Словом, оставили их.

Федор же, как я и обещал московскому люду, облачившись в бронь, забрался на одну из стен Скородома в Замоскворечье. На одном месте он долго не задерживался. Памятуя мои инструкции он перекидывался парой слов с одним ратником, с другим, третьим, кого-то одобрительно хлопал по плечу, и шел дальше. К ночи он намотал верст десять, не меньше, успев побывать практически повсюду.

А под конец мы с Годуновым успели «полюбоваться» заревом многочисленных татарских костров. Вообще-то я пытался уговорить его идти лечь поспать, но он из солидарности отказался, заявив, что тоже желает дождаться возвращения гвардейцев, отправившихся обратно в Вардейку за полевой артиллерией и деньгами. И мы подались к Арбатским воротам Скородома поглядеть, с какой силищей нам завтра предстоит драться. Что и говорить, зрелище не просто впечатляло, но и навевало кое-какие опасения — слишком много этих самых костров светилось в темноте. Так много, что я в первый момент даже невольно присвистнул.

— Что, худо, княже? — тревожно спросил стоящий подле меня Федор.

Я взял себя в руки, презрительно сплюнул в сторону татар и небрежно заметил:

— Думал-то и впрямь силища огромная, а тут нам с тобой, государь, на один зубок каждому.

— Успокаиваешь, — догадался он.

— Есть немного, — честно сознался я, — но в целом далеко не так плохо, как кажется. Могло быть куда хуже.

— А ты не погорячился, когда велел всех на стены Скородома отправить? — вполголоса, чтоб никто не услыхал, осведомился он. — С таким числом людишек нам и Белый город навряд ли удержать, а он вчетверо помене.

— Ты про горожан забыл, — напомнил я. — Они ж понимают, что в случае чего для них места в Кремле не отыщется, поэтому будут стоять насмерть.

— Помереть — дело нехитрое, — мрачно прокомментировал Федор, — а вот отбиться….

— Не забудь, — напомнил я, — завтрашний день начнется не со штурма, а с переговоров. Вот и надо перед ними показать хану, что мы не боимся и готовы биться. Для того я и распорядился назавтра всем горожанам от мала до велика на стены встать. Издали-то одни головы видно, а ратники они или простые мужики — поди разбери. А времени у него для осады нет. Значит, станет поуступчивее, когда речь зайдет об окончательной сумме выкупа. А кроме того есть у меня кое-какие предложения для Кызы, и они, поверь, должны его весьма и весьма заинтересовать, если я хоть что-нибудь понимаю в людях.

В последнем я не лгал. Дело в том, что пока я говорил с Власьевым по поводу прошедших накануне переговоров, дабы узнать, какую кучу денег требует с нас Кызы-Гирей, очень большую или огромную, я выяснил некоторые весьма любопытные подробности об этом хане по прозвищу Бора, что по татарски означает Буря.

Выяснил не сразу. Поначалу было не до того — очень возмутила сумма выкупа. Она оказалась ни очень большой, ни огромной, а… гигантской. Шутка ли, миллион рублей! В пересчете на вес, шестьдесят восемь тонн серебра. Хан в своем уме или как?! Да мы таких денег при всем желании выплатить не сможем. Половину и то с грехом пополам, вывернув наизнанку казну и присовокупив к нему и проклятые сокровища Ивана Грозного, и мою скромную заначку.

Тогда-то, в поисках выхода, у меня в голове и зародилась одна любопытная мыслишка. Она была туманная, требовала осмысления, анализа, для чего требовалось получить всестороннюю картинку, и я засыпал дьяка вопросами о самом хане, о порядках в Крыму, ну и, разумеется, о взаимоотношениях Кызы с соседними государствами. На большую часть Афанасий Иванович ответить не смог, но мне для начала хватило и меньшей. Кроме того, дьяк заверил меня, что завтра мне будут дадены ответы и на остальные вопросы.

— Мне к утру, — напомнил я.

— Понимаю, — кивнул Власьев. — Я сейчас всех подьячих из второго повытья [39] подыму и пущай всю ночь трудятся. Дело-то опчее….

Правда, ничего из их ответов мне на следующий день не пригодилось, но это была не их вина. Просто ситуация резко изменилась. И вовсе не потому, что в последний момент, словно в античных греческих трагедиях, явился некий «бог из машины», разогнавший татар.

Увы, если кто и явился, то скорее дьявол….

Утро выдалось хмурым и неприветливым. Хоть я и наказал разбудить себя в восемь, но шести часов на сон мне не хватило, поэтому первым делом наказал Дубцу организовать мне кофе. Оказалось, он уже сварен, а внизу в трапезной сидит Власьев и, терпеливо дожидаясь моего пробуждения, осторожно смакует его.

Минут через пять я предстал перед дьяком, успев скоренько умыться и торопливо почистить зубы. На Руси зубных щеток еще не имелось и зубы чистили… яблоками — сжевал парочку и порядок. Но я обзавелся настоящей щеткой. Где взял? Ну не в Европе же. Она по части гигиены ниже уровня городской канализации, каковой, впрочем, тоже не имела. Зато русские мастера, ничуть не удивившись, внимательно меня выслушали и, поняв, чего я хочу, не задавая лишних вопросов, изготовили их в лучшем виде. Их, потому что я заказал целых пять штук. Так сказать, на будущее. А отыскать толченый мел и подмешать к нему немного пищевой соды, состряпав зубной порошок, я смог и сам, без посторонней помощи.

При моем появлении Власьев не удержался от подколки.

— Заспался ты ныне, княже, а кто рано встает, тому бог подает.

Мне действительно следовало подняться пораньше — день предстоял сложный, ибо для Руси подъем в восемь — это все равно, что по меркам двадцать первого века дрыхнуть до обеда. Но в полдень предстояли переговоры с послами крымского хана, поэтому хотелось быть свежим и бодрым, а в пословицу, процитированную дьяком, я не верил. Потому и ответил соответственно:

— Про подает спорно, а то, что ему весь день спать хочется, точно. Мне же надо, чтоб голова варила, как положено. И вообще, удача улыбается не тем, кто рано встает, а кто готовится к утру с вечера, — и, с почтением поглядев на увесистую, где-то двухсантиметровой толщины, пачку исписанных листов, лежащие подле него на столе, осведомился: — Неужто это ответы на то, о чем я тебя вчера спрашивал?

Афанасий Иванович довольно улыбнулся и ласково провел рукой по пачке.

— Они самые. Тут на каждом листе твой вопросец сверху, а далее….

— Мда-а, постарались на совесть, — уважительно заметил я. — Ишь как ты их вышколил.

Власьев пренебрежительно отмахнулся, но уголки губ дрогнули в неприметной улыбке — понравилась похвала.

— Сам читать станешь, али мне?

— Лучше ты. Времени немного, поэтому давай суть и покороче.

Дьяк понимающе кивнул и приступил. Российские дипломаты, периодически навещавшие Крымское ханство, зря времени не теряли и я много чего узнал о хане, старательно запоминая все сведения и пытаясь на ходу сделать кое-какие выводы о его характере.

Биография у Кызы оказалась бурной. Воевал с восемнадцати годков. Успел побывать и в плену у персов, но неоднократные предложения шаха Аббаса перейти к нему на службу отверг, хотя взамен тот сулил ему свою дочь, войско и назначение наместником Ширванского бейлика, а это добрая половина Азербайджана, включая Шемаху, Баку и так далее. Кызы-Гирей предпочел тюрьму.

Получается, слову своему верен, к предательству не склонен. Это хорошо.