— Уф, я все собрала, — доложила Мастер, выбрасывая мне под ноги из двери спальни увесистый рюкзак, в котором что-то металлически брякало. Хорошо, уставший гвоздь спит в своей комнате так крепко, что его из пушки не разбудишь. А то бы он уже тянул руки к тому, что так весело гремит и звенит.

— Я тебя вещи просил сложить, а не твои дурацкие карабины! — Что за женщина, а? — И гвозденкины тоже!

— Васькины уже Ганс собрал, — отмахнулась Аида. — А здесь не столько карабины, сколько фотоаппаратура.

— И ты даже не проверила… гуся?! — На «оскорбление» Ганс возмущенно вскрикнул. — То есть для мелкого вещи животное сложило, а ты только свою ненужную гадость набрала? Тоже мне, мамаша.

— Сам его проверяй, он щиплется. — Аида показала мне язык, дернула Ганса за крыло и засмеялась. — Это твой гусь. А я собрала то, что мне необходимо. Остальное, типа запасных трусов, у вас там наверняка есть.

Во время этой перепалки я все время косился на мать — как она отреагирует? Ну не может быть, чтобы ее не взбесило такое нарушение субординации. Нет? Не злится? Даже… улыбается? Это точно моя мама? Ей что-то в клинике в мозгу повредили или как? Или…

— Безответственная, — припечатал я, перетряхивая собранный сэвеном детский рюкзак. — Молодец, Ганс, почти все. Только еще б тех уток для ванны взять… с другой стороны, ванны в клане огромные. Сам можешь с гвоздем поплавать.

— Фа-га! — испугался Ганс и вперевалочку побежал за желтыми утятами. Купаться с цепким младенцем, который постоянно не прочь выдрать тебе пару-другую перьев, ему явно не хотелось.

— Зачем мне ответственность, у меня ты есть, — как обычно и уже привычно улыбнулась Мастер, запихивая в рюкзак здоровенный кофр с новейшей цифровой камерой этого мира. Потом встала и подошла ко мне за поцелуем. Это тоже вошло у нас в привычку: она ляпает что-то в таком духе, я фыркаю, делаю вид, что злюсь, и она лезет целоваться. Дурацкая игра. Но мне почему-то очень… нравится.

Аида привстала на цыпочки и потерлась носом о мой нос, а потом повернулась к все еще молча наблюдающей за нами Артурии.

— Ужасно ответственный, просто ужасно. И зануда страшная. За это и люблю, — поведала она, с веселыми искрами в глазах следя за нашим отражением в большом зеркале, вмурованном в стену просторной прихожей.

Я тоже невольно глянул туда и пожал плечами. Вид уже привычный: Аида откинулась на мое плечо, а я обнимаю ее за талию и хмурюсь. Потому что легкомыслия нам от нее хватает на четверых (включая Ганса и мелкого), хоть кто-то же должен быть серьезным?

Мать, вначале застывшая и слегка ошеломленная такой фамильярностью, вдруг поднялась с маленького и чуть облезлого диванчика. Давно б выкинул, но Аида берегла и называла его «настоящий антиквариат». Мамино лицо стало… я затрудняюсь определить, что это было за выражение... не просто грустным, а словно беззащитным, и…

Она подошла к нам, но встала так, чтобы не отражаться в зеркале, потом нажала на свой браслет, и ровная стена рядом с потертой рамой украсилась еще одной картиной. Я не сразу понял, что это достаточно старый голоснимок. Я его никогда не видел. Только парадные портреты отца и матери, большие, помпезные и ненастоящие. На них они стояли привычными статуями в подобающих позах, с лицами, по которым наковальня плачет. В общем, не сильно отличались от окружения, и потому я их даже не разглядывал. Ну было когда-то у матери Оружие и было, потом умерло, мне от этого ни жарко ни холодно. Я тогда еще даже не родился. То есть я слышал разговоры об их необычной привязанности… но редко. И не вникал.

Этот голоснимок был другой. Сначала могло показаться, что наше с Аидой отражение просто раздвоилось и слегка выцвело на фоне стены. Очень уж поза у этих двух людей на картине копировала нашу с Аидой. А еще… а еще я действительно очень похож на отца. На вот этого, который сейчас чуть хмурится со старого снимка, глядя прямо на меня поверх маминого плеча. Он так же обнимает ее за талию, таким же точно движением, бережно, но крепко. А она…

Она была такой? Вот эта девчонка, у которой в глазах столько смеха и задорной бесшабашности, — это мать? В те-то времена, когда в клане от тысяч правил продыху даже не предполагалось? Такая счастливая, такая живая. Такая… какой я ее и не видел никогда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я смотрел не отрываясь, очень долго. И чувствовал, что мне, наверное, еще в жизни не было так больно и грустно, но не за себя, а за другого человека. Как так вышло, что мы жили рядом сотни лет, но вообще не знали друг друга? Ладно, я мелкий был и протестовал вполне справедливо… почти. Но не слепой же? А она вот вроде взрослая, но насколько живая вообще после того, как этот мужчина со снимка умер?

— Береги то, что у тебя есть, Мор, — сказала Артурия и, погасив снимок, шагнула к нам и коротко обняла сразу обоих. Потом дотянулась и поцеловала меня в щеку. — Собирайтесь, я не буду вам мешать. Увидимся в клане, сын. Сообщи мне, пожалуйста, о своих планах, чтобы я случайно их не нарушила.

И исчезла в телепорте.

Аида:

— Гуся! Гуся-гуся! — лепетал младенец, летая в гравитационных ходунках вокруг свернувшейся клубком и спрятавшей голову под крыло птицы. — Гуся-гуся-гуся.

— Ну почему? Почему не «мама»?! Ну, в крайнем случае, «папа», — нахмурился Мордред, коршуном следя за ребенком. Ходунки были куплены всего пару дней назад и пока не вызывали у него доверия: мелкий в них был слишком активный и передвигался самостоятельно, что существенно утяжеляло присмотр.

— В твоем случае как раз «папа» было бы логичнее, — хмыкнула я, глядя на него снизу вверх. Моя голова лежала на его коленях, мы устроились на ковре, расстеленном по большой лужайке. Сегодня у нас был семейный пикник в честь редкого выходного, выделенного нам старым садистом. Э-э, то есть Прародителем. Чтоб он… был здоров.

Это Алико всех сблатовала, я поддержала с энтузиазмом, остальные Умбрайя приняли с некоторой настороженностью. Чтобы совсем не шокировать родню, решили далеко не ходить на первый раз и просто устроиться в саду. Подальше от центральных аллей, на большой поляне. Зато на это мероприятие удалось затащить не только свекровь, которую Мордред взялся опекать со всей ответственностью (Артурия, затерроризированная целителями, по-моему, уже готова от нас сбежать, но тут я ей не помощник, ибо пусть немножко поест той же каши, которой сына столько лет пичкала. Лучше дойдет, крепче запомнится), но и прасвекровь, которой тоже пару раз досталось от внука за безответственное отношение к своему здоровью.

По-моему, Виктория как в первый раз выпала в осадок, так обратно и не того… все в нем и пребывает. Задумчивая такая.

— Гуся! — особенно громко взвизгнул малыш, отчего даже индифферентная ко всему большая мохнатая собака по кличке Кабато подняла голову и посмотрела на нас всех с укором. Этот кавказец добросовестно пас кучу детей, если ему случалось их обнаружить, но очень не любил, когда они визжали ему в ухо.

— Ва-а-а, — восхитился гвозденок и сменил вектор кружения. Теперь уже пес прятал морду под лапу и тяжело вздыхал.

— Кому шашлык? — жизнерадостно спросил Галахад, подходя к ковру с букетом из шампуров в руках. Хороший у Алико Меч, в смысле муж. Спокойный и улыбчивый. Правда, некоторые в клане до сих пор застывают в ступоре, когда его улыбку видят. Тут я не поняла, но поверила на слово, что до женитьбы и побега в дом своего Мастера это было совсем другое Оружие. Кажется, даже Мордред считал, что лицевые мышцы, ответственные за улыбку, у Галахада отсутствуют. И был слегка фраппирован, увидев ее впервые. Но, кстати, он быстрее всех привык. Сказал только, что вековые дубольды — они такие. Вообще не поймешь, что из-под них оттаять может — древний клад или смертельный вирус.

— А вот и мы! — На ковер из пустоты спланировал большой розовый многоместный велосипед в зеленую полоску, с которого на нас посыпалась куча детей разных возрастов. И только потом степенно слез здоровенный мужик, похожий на Чингачгука, у которого в каждой руке было по Васькиному ровеснику, а на плече восседала мамаша этого выводка — девочка с розовыми волосами.