Море внизу равнодушно несло цветущие темно-зеленые волны, закручивало буруны у свай и терпеливо подтачивало опоры, не теряя надежду поглотить однажды досадное препятствие, превратить его в кости кораллового рифа и скрыть под слоем жизни — неистребимой, неумолимой и переменчивой, как сам океан. От воды поднимался густой запах водорослей, соли и недостаточно проворной рыбы. Ближайшие дни на станции обещали обернуться тяжёлым испытанием для обоняния, и мне остро захотелось сбежать.

Бросить все на Дирка, благо он уже продемонстрировал компетентность в деле управления морской платформой, и улететь… да хоть на ту же «Новую Кубань». Забиться там в самый темный угол, натаскать себе абрикосов и запретить подчинённым даже приближаться, пока тут, внизу, все не рассосётся само собой. Как-нибудь. В конце концов, даже смертоносная горячая капля остынет сама по себе, почему какое-то недоразумение с тетей не может обойтись без моего вмешательства?..

Я уткнулась лбом в сложенные на ограде ладони и, вероятно, даже успела бы взгрустнуть о своей нелегкой судьбе, — если бы не торчала на этой треклятой станции, где почему-то никто и чихнуть не мог без того, чтобы сначала не узнать, готова ли я сказать «будьте здоровы». Но телепорт так и не изобрели, а для всего остального нужен был либо договор с капитаном Соколовым, либо время на ремонт «Королевны» или, на худой конец, «Звездного потока», — а потому меня тут же кто-то затормошил за плечо.

— Вы в порядке?

В порядке я не была совершенно точно. Но начальству не полагается признаваться в слабости, и я заставила себя выпрямиться — и предсказуемо обнаружила перед собой встревоженного Дирка.

Помянешь черта…

— Вы не брали трубку, — сказала я, нахмурившись.

Дирк тут же отдернул руку и машинально провернул смартфон на запястье.

— Я подумал, что вы захотите связаться со Светланой Ракшиной, — сдержанно сообщил он и сощурился, будто от яркого света. — Но она не имеет права делиться подробностями расследования, поэтому я посчитал необходимым выйти на ее начальство и договориться, чтобы оно спустило соответствующие указания и ненадолго прикрыло глаза.

Кажется, видок у меня был не слишком интеллигентный — я по-идиотски хлопнула глазами, с опозданием подобрала челюсть и почему-то шепотом уточнила:

— Получилось?

Дирк неловко кивнул, и меня вдруг затопило таким всепоглощающим облегчением, что я немедленно повысила градус неловкости — бросилась к нему на шею, как до сих пор делала только с Лусине, и восторженно пискнула:

— Дирк, вы чудо!

Это потом, когда до перегруженной впечатлениями головы худо-бедно дошло, что чужое тело в объятиях гораздо жёстче и горячее, чем женственная и округлая Лусине, и вдобавок не спешит отвечать таким же восторженным писком, я сообразила, что перегнула палку. Но было поздно — Дирк с таким же опозданием спохватился и обнял меня сам, тихо прошептав на ухо:

— Все будет хорошо, вот увидишь.

— Позволю себе в этом усомниться, — пробормотала я и, неловко похлопав его по спине, отстранилась.

Дирк не стал препятствовать. Только улыбнулся — непривычно светло и воодушевленно — и заговорщически предложил:

— Посмотрим.

Смотреть я отправилась немедленно, опасаясь упустить шанс переговорить с тетей Алией и Фаей. Но на всякий случай оставила распоряжение проинспектировать кладовые «Морской ступени». Это нам здесь десяток ящиков с яблоками кажется чем-то совершенно обыденным и нормальным, но нехватка земель хозяйственного назначения давно превратила натуральную еду в предмет роскоши — недаром государство так твердо стояло на том, чтобы получать налог с агростанции продукцией! — и потихоньку сделала жизнь в отдалении от крупных городов чем-то вроде признака высокого статуса. Тетя Алия часто вздыхала с сожалением, вспоминая проданный после смерти бабушки дачный участок: до рождения детей он казался обременительным и ненужным, туда постоянно приходилось ездить, что-то вкладывать, чинить старый домик и рыться в грязи. Кто же знал, что через каких-то двадцать лет рыться в грязи смогут только привилегированные члены общества, а ненавистная картошка с плохо прорыхленных грядок превратится в недоступный деликатес?..

В городах бал правили сухие концентраты с обилием ароматизаторов и пищевых добавок — грамотно составленные, правильно сбалансированные и абсолютно несъедобные. Ими же комплектовались все космические корабли дальнего следования: весили концентраты немного, а стоимость подъема груза на орбиту хоть и упала в десятки раз, но по-прежнему давала о себе знать. Но «Фалкон» — частное судно, и его капитан может и согласиться на дополнительную загрузку, раз уж не гнушался брать в полет целого Ростислава. Было бы чем наполнить кладовые! А техническое обслуживание корабля должно удачно довершить сделку, и мне, наверное, следовало уже вздохнуть с облегчением и сосредоточиться на других задачах.

Только не получалось.

Перед дверью гостиничного номера, где остановилась Светлана Ракшина, я мялась с добрых полминуты, пока гурьба недовольных постояльцев не впечатала меня в стену, целеустремленно направляясь куда-то в сторону кафе. Я проводила их взглядом и мстительно промолчала о том, что на открытой террасе им резко расхочется обедать, а потом все-таки собралась с духом и постучала — по-детски молясь про себя, чтобы никто не открыл.

Разумеется, по закону подлости дверь распахнулась немедленно. Светлана одарила меня хмурым взглядом и без лишних слов посторонилась. Я вошла и остановилась на пороге.

Номер Светланы ничем не отличался от того, в котором разместился Матти Виртанен. Узкая койка да рабочий стол — вся роскошь. Только балкон выходил не на пляжную зону, а в сторону кафе, и через приоткрытое окно доносились запахи запеченных фруктов и, увы, вездесущей недостаточно шустрой рыбы. Светлана не растерялась и использовала станционное амбре в качестве инструмента психологического давления: тетя Алия и Фая сидели на балконе, обе бледные в прозелень. Светлана, впрочем, выглядела немногим лучше — да и я, вероятно, тоже.

— Пятнадцать минут, — твердо сказала она мне и закрыла крышку рабочего лэптопа. — Затем я вернусь и потребую продолжить фиксацию показаний. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что подозреваемые к этому моменту должны находиться ровно на том же месте, что и сейчас.

Я сухо кивнула, и она вышла, демонстративно хлопнув дверью. А я пробралась мимо узкого стола и открыла балконную дверь, отчетливо понимая, что так и не придумала, как начать разговор и о чем спрашивать.

Ведение допроса — не моя стихия. Да что там, разговоры вообще — не моя стихия!

Но сейчас, наверное, растерялась бы даже Лусине, а меня и вовсе хватило ровно на то, чтобы усесться на балконные перила и спросить в лоб:

— Это правда?

От возмущения тетя едва не подавилась воздухом и, кажется, приготовилась выдать мне полное опровержение всех обвинений. На какое-то ослепительное мгновение у меня посветлело на душе: конечно, все это — просто какая-то ошибка, череда нелепых совпадений, и если постараться, всему можно найти нормальное объяснение…

Но потом Фая всхлипнула и уткнулась лицом матери в плечо. А я стиснула в пальцах нагретую на солнце балюстраду.

Чертовски сложно найти нормальное объяснение супружеской измене. Не говоря уже обо всем остальном.

— Кто настоящий отец, Фай? — не дожидаясь ответа на предыдущий вопрос, поинтересовалась я. — Почему ты не попыталась договориться с ним?

Сначала мне показалось, что она не ответит вовсе. Фая всегда была куда тише и скромнее своей матери — девочка-отличница, рано вышедшая замуж и вроде бы вполне довольная своей жизнью, спокойной и теплой. Но, выходит, ей этого было мало, — и в тихом омуте завелись весьма упитанные черти.

— Он женат! — с такой ненавистью выкрикнула она, резко выпрямившись, что меня едва не смело звуковой волной. — Этот козел женат, и его жена тоже беременна! Угадай, кого он предпочел!