Я рухнул в изнеможении на нее, не особо глядя, где я оказался, и кто меня окружает.

В забытье вроде не проваливался, но все равно, знакомый голос, прозвучавший рядом, встряхнул не слабо.

— Хвост, ты уже выздоровел! — восторженно вякнул надо мной… опять Червяк. Прямо мания у него какая-то, голосить над ухом у меня!

Не открывая глаз, я протянул руку вверх, почти сразу ткнулся ладонью в грудь и отодвинул парня подальше:

— Не ори Пит, а то голова от твоих воплей начинает болеть так, что даже ребра схватывает.

— Я не ору, это обезбал у тебя уже закончился, — смеется тот.

— Червяк, отойди пока от него, — слышу откуда-то со стороны голос Рона, — видишь же, ему плохо. Щас вколют по новой, и будем тогда норм.

Нет, Питу и Крепышу я, конечно, рад, но вот сообщение, что «щас вколют по новой», на данный момент меня радует больше.

Слышу звук открываемой двери и пытаюсь открыть глаза. К тому моменту, как мне это удается, возле меня уже топчется Генри с какой-то палкой в руках.

— Давай, подставляй задницу побыстрей, а то смотрю, ты что-то совсем расклеился, — говорит мне он, отпускает палку и тут же машет перед самыми глазами шприцом.

Я с трудом переваливаюсь на живот и стараюсь стянуть с себя штаны. Удается это сделать только левой рукой — правой шевелить не позволяют ломящие от боли ребра.

— Да хватит! — смеется парень. — Ты ж не в гальюне, — и всаживает мне шприц в открытое с таким трудом место.

Укольчик так себе — полужопие как кипятком обдали, видно Генри не так, чтобы мастер в этом деле пока. Но по общему состоянию почти сразу начинает попускать. Глаза опять открываются полностью, голова уже не раскалывается от боли, а просто ноет, ну, а бочина позволяет без особого труда перевернуться обратно на спину.

Вижу уже отчетливо, что палка, которая снова в руках у медбрата, не палка совсем, а штатив под капельницу, к которому вверху подвешены две увесистые бутылки. В ногах кровати стоят Рон и Пит, а рядом, на соседней койке, сидит Скользкий и довольно ухмыляется, глядя на мои мучения.

Его рожа мне естественно не нравится и я отворачиваюсь. А потом и вовсе о нем забываю, потому как приходит понимание, что Генри сейчас на мне еще и капельницу будет учиться ставить.

Но ничего, вену медбрат находит быстро, руки его почти не дрожат, а уж фиксатор, прижимающий иглу к предплечью, парень и вовсе крепит лихо. Знать сам рад, что все так быстро и удачно вышло.

— Ладно, лежи пока, — важно говорит он, видно чувствует себя уже крутым спецом в этом деле, — через пару часов приду, сниму, — и степенно, явно подражая доктору Штерну, выходит из палаты.

— Ну, ты как? — спрашивает Рон.

— Уже норм, — улыбаюсь ему.

Они с Питом усаживаются в ногах моей кровати.

— Вы сами-то, как? — лица-то и у одного, и у другого раздолбаны подчистую. Вроде и не критично, как когда-то получилось у Дага с глазом, и даже опухлостей уже почти нет, но вот синяки по физиономиям расползлись сильно. Вон, Червяк, с двумя фингалами на паяльщика в темных очках даже стал похож.

— Ты об этом? — спрашивает он, показывая на свой глаз, — а ты себя-то видел?

Я ощупываю лицо и кроме разбитой губы ничего не нахожу. Да и ее-то опознаю больше по шероховатой ранке, чем по отеку. Наверное, и болит она не сильно, раз я ее еще не ощутил за головной болью.

— Да у тебя один глаз, не лучше, чем у меня! — смеется Пит.

Глаз? Да я вроде в него не получал… хотя, кто ж упомнит, откуда и куда в той свалке прилетело.

Место за спинкой кровати занимают Сапун, который подмышками висит на костылях — по ходу с ногой что-то, и Чук Десять Тринадцать, один из наших слабаков, тоже с фиолетово-зеленоватой мордуленцией.

Скользкий насмешливо щурит глаза на них и говорит мне:

— Ваших в реанимации больше, чем наших, так что ваши все равно слабее оказались.

— Зато наших больше в финал вышло, — тут же парирую я, — так, что и в храны в этому году наших попадет больше.

— Ну-ну, посмотрим, — гаденько смеется он и его толстые щеки мерзко, мелко трясутся.

Вот не знаю почему, но этот парень, вроде он и сильнее многих, и себя поставить в их порхатнике сумел, но все равно какой-то он не такой. Он даже в собственной компании как-то всегда сбоку что ли — вроде и с ними, а вроде и отдельно от остальных. Есть в нем что-то такое противное, что я определить словом не могу, но вот чувствую точно.

Мы как-то подслушали… да, бывает такое, подслушиваем под дверями личных кают воспитателей, когда они там собираются чаи погонять, а как еще о жизни Корабля-то узнаешь?

Так вот, услышали мы как-то, как наши наставники про него, Мика, говорили: «Пропащий парень совсем. Раз с детства такой, то уж дальше точно не исправится»

О чем речь велась, мы, конечно, не поняли. То ли приворовывает он, то ли еще в какой подобной гадости замечен был — не знаю. Хотя, если б его подловили на воровстве, то об этом узнали бы все и наказание его, было бы тоже прилюдным. Может, за руку не сумели поймать пока, но основания имеются?

Мы гадали, но догнать в чем там суть, так и не смогли.

Да, он имеет привычку смываться из интернатского отсека. Но, с другой стороны, мы все, в последние года три, норовим в свободное, послеурочное время смотаться оттуда. Я вот, даже малышом еще был, а уже сбегал регулярно — на встречи с отцом.

Еще у Мика постоянно есть креды, которым у нас, не работающих еще, взяться не откуда. Но, опять же, мы-то тоже стараемся денежку заиметь всеми возможными способами.

Правда, те способы, что доступны нам, таких кредов никогда не приносили. Ну, сколько там подкидывают торговцы за то, что мы помогаем им заказы по нижнему уровню разнести или записку кому куда доставить? Понятно, что не больше медной восьмушки. А у Скользкого мы видали и серебро! Вот где он умудряется такие деньги зарабатывать?

Но, даже при том, что мы ничего конкретного про Мика не знали, и больше того — не понимали, а вот мерзостность его натуры чуяли, пусть даже и каким-то неявным — подсознательным ощущением.

Так что издевка, прозвучавшая в голосе Мика, меня задела не столько своей насмешливостью, потому как на мнение его мне было плевать, а скорее, неопределенностью — намеком, что он что-то знает такое, что мне пока неведомо.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, не удержавшись.

— Когда надо будет, узнаешь! — заржал он.

А я даже подняться не могу и по толстой морде врезать!

— Че ты на его слова внимание обращаешь?! — возмутился Рон и, привстав с моей постели, попытался кулаком в ухо Скользкому заехать.

Тот отклонился и зло прошипел:

— Забыл Крепыш, что ты не на арене?! Щас доложу, что ты тут кулаками машешь, и тебе быстренько пяток плетей пропишут, за нарушение больничного режима! Так что не успеешь свои синяки залечить, как сразу новых по выходу нахватаешь!

— У-у, говно, не трогаешь, и то воняет, — пробурчал Рон, но на кровать опять плюхнулся и руки опустил. — А ты, — это он уже мне, — не переживай, наших еще много не сильно побитых в соседних каютах лежит.

Спросить, кто именно, я не успел, в палату опять зашел Генри и направился ко мне.

— Давай Зак, я помогу тебе встать и до приемной добраться. Там к тебе посетитель.

— Кто?! — затаив дыхание, спросил я.

«Отец?!»

— Сержант Робуст, командир пятого звена, — подтверждает медбрат мои надежды и я подскакиваю на кровати, вообще уже не чувствуя, что у меня что-то болит, — э-э, потише, не забывай, что у тебя игла в руке торчит! — возмущается Генри и подпихивает мне под ноги тапочки.

— Пошли быстрей! — тороплю его я.

Он подхватывает штатив и тормозит меня за полу распашонки, которую едва успевает ухватить, так быстро я устремляюсь к выходу.

— Да не спеши! — орет он. — Ждет тебя сержант, никуда не уйдет, сам сказал. Отличный он мужик видно, раз к несостоявшемуся рекруту сам пришел все сказать, — продолжает говорить он, пока мы летим по коридору.

— В смысле, несостоявшемуся?! — не понял я и от неожиданности такого известия даже останавливаюсь.