— Гальюн. Мимо унитаза не ссать, шторку в душе задергивать и чужих принадлежностей не брать, иначе урою самолично! Вон его, год отучали чужие щетки не хапать, — кивнул он на лыбящегося Пердуна, — надеюсь, что ты не настолько тупой.

Я просто кивнул, потому, как сказать на это мне было нечего. А голословное утверждение о том, что я не тупой, в этом случае все равно бы, не прокатило. Тут делом доказывать надо, это я понимал.

Паленый прошел ко входу в первую полутемную каюту.

— Тут живут командир и Прыщавый. Так что здесь тебе выбирать нечего, — и он вроде отошел к следующей двери.

А я вот замер на пороге все той же. Сразу у двери по углам размещались полки с вещами, в глубине, вдоль стен, стояли две кровати, а вот прямо по курсу…

Паленый вернулся и, видно поняв по моим квадратным глазам, на что я так недоуменно пялюсь, хохотнул:

— А-а, точно, ты ж только что из интерната! Это, мой мальчик, полимерина. Знаешь, что это такое?

— Не-а… — признал я легко, потому, как потрясение мое от увиденного было столь огромно, что я даже не способен был озаботится тем, что меня посчитают совсем уж за идиота.

На стуле сидело… хотя, раз это «полимериной» называется, то, наверное, все же «сидела»…

Так вот, сидела вроде как женщина. Но не живая, а из… чего-то сделанная. Рот у нее был открыт, глаза наоборот полуприкрыты, а длиннющие волосы, раскиданные по плечам, отсвечивали в падающем из холла свете совершенно сумасшедшим розовым цветом. Да и сидела она как-то неестественно для человека — слишком широко расставив ноги и при этом вздернув их в коленях. При этом к груди страшилки были привешены два мяча, которые торчали в разные стороны.

А уж одета эта полимерина была и вовсе странно — в какие-то яркие, полупрозрачные тряпочки, которые все ее несуразные формы почти и не прикрывали.

— Ясно, совсем глупый, — констатировал мое долбанутое состояние Паленый, — придется учить.

— Чему?! — не понял я, еще больше шизея от мысли, что при учебе мне, наверное, придется ЭТО брать в руки и что-то с ним делать.

— Быть настоящим мужиком, — припечатал мой возможный наставник в каких-то подозрительных науках.

«А не пора ли драпать к отцу? — пронеслась в голове мысль, — Он о такой непонятной ситуации говорил, или все же нет?»

А озадачился я потому, что эта непонятная мне полимерина изображала, пусть с натяжкой, но все же женщину. А все что касается их, да в связи с мужиками, было вроде — нормой… если я правильно понял отца.

Да тут и Паленый невзначай подтвердил ту же мысль:

— Станешь старше, поймешь сам, а пока просто запомни: настоящий мужик без женщины — никак. А это, в некотором смысле, женщина нашего командира. Кукла такая, для удовлетворения естественных, чисто мужских, потребностей. Ну, и чтоб на милостивиц креды не тратить.

— Но-но, попрошу мою девочку не обижать! — усмехаясь, сказал капрал, который, оказывается, уже стоял за спинами у нас и разговор наш слышал, — Она милашка! Разве ты, мелкий, не видишь этого?

— Вижу, — кивнул я, не желая спорить со старшим, но внутренне содрогаясь от вида страшно-странного выражения, застывшего на лице куклы.

— У Прыщавого не такая красотка, согласись? — спросил меня Стояк, уже откровенно потешаясь.

— Ага, — автоматически кивнул я, понимая, что на одной из кроватей лежит еще одна полимерина, кажется черноволосая, хотя разглядывать ее и не попытался.

— Пойдем, — потянул меня за локоть Паленый, — а это моя каюта, — сказал он, включив полный свет в соседней.

Обстановка в этой была практически такой же, как и в предыдущей — две кровати и полки под вещи.

Правда, вместо стула в торце каюты стояла тумбочка, на которой лежала книжка. А кровать была застелена одна и полки справа тоже пустовали. Кукол вроде было не видно.

— А у тебя этой, как ее… нету? — брякнулось само.

Паленый хмыкнул:

— Нет, я по ним как-то не очень… — потом прикрыл дверь, отделяя нас от холла и от голосов продолживших игру мужчин.

Меня посетила мысль, что вот теперь-то точно надо дергать к отцу, потому как если мужик «не очень» к куклам, изображающих женщин, и начинает прятаться от остальных мужчин, их предпочитающих…

Но сопоставить сказанное отцом с моими скудными познаниями и что-то решить, я так и не успел, Паленый все-таки продолжал говорить дальше, и мои метания завяли на корню.

— Я лучше к милостивицам схожу, — понизив голос, выдавал он. — Зарабатываем мы достаточно, чтоб на таком можно было не экономить. Оно, конечно, получается не так часто, как хотелось бы… ну, так и руки нам даны не просто так! — подмигнул он.

Но прикинув видно, что я опять не догоняю, посмотрел на меня уже жалостливо.

— А почему командир с Прыщавым не ходят к этим милостивицам? — все же задался вопросом я.

— С Прыщавым все просто. Ты морду его видел? А милистивицы — женщины, создания нежные и впечатлительные, вот и воротят личики от него. Да он привык уже, — махнул мой собеседник рукой, — он как ты был, когда с командой попал под несколько гнезд порхаток. У них троих тогда вообще заплевали до смерти. А трое успели себе антидот вкатить и все-таки выбрались, в том числе и Прыщавый. Но поражение оказалось обширным, лекарство со всем ядом не справилось и, пока они добирались до жилых территорий, морду ему разъело сильно. Мясо-то потом наросло, но вот нездоровое такое — так что он вечно в прыщах с того времени и ходит.

— А капрал? — спросил я, надеясь, что раз про одного из них Паленый рассказал, то и про второго тоже молчать не станет.

Не смолчал, только еще больше понизил голос.

— У этого все серьезней. У него любоф с одной из милостивиц, а так как часто он ее навещать не может, у женщины все же и свои обязанности перед экипажем имеются, а к другим он не хочет, то вот и обходится таким суррогатом. Да еще деньги экономит. Он у нас вообще жениться подумывает. Скоро, года через два, нашему сержанту по выслуге лет придется оставить свою должность, и тогда отрядные капралы будут биться за его место. Наш вон, тренируется уже, очень хочет эту должность получить. А деньги на обзаведение домом на нижней палубе рубки собирает.

Более ничего спрашивать я не стал, поскольку голова моя и так распухла от только что полученной малопонятной информации. И прежде чем расспрашивать о чем-то еще, мне следовало переварить имеющееся.

Мы вышли из каюты Паленого и отправились к противоположной. Капрал и Прыщавый продолжали игру, издавая только, то довольные возгласы, то досадные, и на нас внимание ни обращали теперь совершенно.

— Тут у нас Пердун обитает, — распахивая дверь и включая свет, объявил мой провожатый.

Тот, оказывается, уже был у себя. Спал, развалясь на постели, и даже не шелохнулся, когда мы вломились к нему. Похоже, качку не мешали ни вспыхнувший свет, ни звучащие чуть не над самой его головой голоса.

В каюте был полный беспорядок, да такой, какого я никогда нигде и не видел!

Драные упаковки из под чего-то, грязные стаканы и тарелки из легкого пластика, тряпки какие-то мятые, в которых только в двух я признал определенную форму — штаны и трусы, так они были скомканы. И все это вперемешку было раскидано по каюте. Постель под Пердуном тоже опрятностью и чистотой не отличалась. Да и еще, похоже, в общем завале имелись и какие-то съестные остатки, потому как душок в помещении стоял, хоть и не сильный, но определенный.

Меня такое весьма удивило, потому, что в отсеке, в общем-то, было довольно чисто.

Паленый тоже потянул носом и поморщился:

— Убираемся мы по очереди, конечно исключая капрала. Но Пердун, когда это приходится делать ему, в других помещениях гребет ответственно, а вот у себя почему-то упорно пропускает. Придется опять его особо заставлять, а то воняет уже ощутимо. Скоро в отсек потянет.

И, закрыв поплотней дверь, мы свалили оттуда.

Соседняя каюта оказалась совсем пустой, и на кроватях даже не имелось матрасов, а походила она скорее на склад, чем на жилое помещение. Какие-то неизвестные предметы, которые напоминали, то ли детали, то ли и вовсе куски обшивки от каких-то машин, были свалены кучами на полу и сетки кроватей.