— Р-pécheresse.

Он пододвигает ко мне стоящий рядом стул и, поставив на него мою ступню, ещё шире раздвигает мне ноги.

— Ну так не заставляй меня ждать. Pécheresse.

Этот мужчина порочен, тьма сочится из его пор, словно вырывающиеся из пламени дьяволята. Я чувствую, что не знаю даже малой толики того, что скрывается подо всей этой добродетельностью, которую он носит словно вторую кожу.

Толкнувшись к нему бедрами, я подставляю клитор прямо к его губам, и как только он касается меня своим щетинистым подбородком, дёргаюсь от щекотки. Его губы смыкаются над моим лоном, все еще раскрытым для него пальцами, и он жадно его лижет, словно въедается в перезрелый инжир, упиваясь соками. Я вскрикиваю и, впившись ногтями ему в голову, хватаю пригоршню его коротко стриженных волос. Мои бедра толкаются к нему, язык Дэймона погружается в мои складочки, и когда в меня проникают его пальцы, я уже не могу сдержать стон, который эхом отскакивает от стен комнаты. Конечно, снаружи нас кто-нибудь может услышать, но Дэймона это не останавливает, или ему просто все равно, судя по вырывающимся у него из груди звукам удовольствия, пока он словно адская машина наслаждения, сосет меня, двигает во мне пальцами и надрачивает свой член.

Частое, прерывистое дыхание Дэймона обдает мою киску, а его рука ритмично скользит по массивной эрекции.

— Пожалуйста, святой отец. Хватит.

— Ты хочешь, чтобы я прекратил? — спрашивает он голосом, больше похожим на рычание.

— Нет!

Боже, что я говорю? Я не хочу, чтобы он прекратил, я хочу, чтобы это прекратилось. Это неясное томление от чего-то, что я не могу точно определить. Ощущение, от которого у меня сжимаются и натягиваются мышцы, словно вот-вот порвутся, но не могут.

— Пожалуйста, не останавливайся. Сделай так, чтобы... это закончилось!

Это не должно быть так приятно. Это должен быть бесстрастный, ничего не значащий, бездумный секс. Такой, как у нас с Кэлвином — целенаправленный и не доставляющий никакого удовольствия. Я не должна ничего чувствовать, но чувствую. Чувствую, как он проникает в каждый уголок моих самых темных фантазий, являя мне удивительное откровение, что, возможно, секс, если он с правильным мужчиной, вовсе мне не противен.

Если бы только этот правильный мужчина не был чертовым священником.

— Вот... чего ты... заслуживаешь..., — его слова прерываются резким дыханием и звуками чавкающей плоти. — За то, что дразнишь меня, pécheresse.

Дэймон еще дважды проводит по своему члену, и теплые струи орошают мои бедра его высвобождением.

— А, черт!

Я хочу коснуться себя и, любуясь его разрядкой, самостоятельно довести дело до конца, но он прижимает мою руку к стене.

— Нет, — Дэймон поднимается на ноги и, наклонившись, чтобы меня поцеловать, проводит рукой по моей юбке. — Тебе придется помучиться. Так же, как ты весь день заставляла мучиться меня.

Мне одновременно хочется и смеяться, и плакать, так как каждая клеточка моего тела трепещет от его малейшего прикосновения.

— Ужасно, да? Такое чувство, будто все горит огнём, — очередным поцелуем он пригвождает меня к стене, и проводит своим сочащимся членом вверх-вниз по моему лону, еще больше усугубляя эту уникальную муку, которую я никогда не испытывала ни с каким с другим мужчиной.

— Вот что происходит, когда ты соблазняешь меня на грех, Айви.

Если он думает, что меня это отпугнет, то плохо меня знает.

— Не волнуйся, — я стискиваю зубы, разочарованная растущим у меня внутри напряжением, из-за которого мне хочется только одного — потереться обо что-нибудь, чтобы это поскорее прошло. — Я удовлетворю себя позже. И все это время буду вспоминать выражение твоего лица.

В его глазах что-то вспыхивает. Покачав головой, Дэймон снимает рубашку, обнажая украшающие его плечи татуировки — в особенности железный крест, который заканчивается чуть выше локтя. Как только он сминает в охапку свою рубашку и прикладывает ее к моему бедру, видимо, чтобы стереть следы своего высвобождения, я хватаю его за запястье и рывком привлекаю к себе, чтобы снова поцеловать.

— Я плохая девочка. Pécheresse, помнишь? Спокойной ночи, святой отец. Сладких, бл*дь, снов.

Поправив юбку, я натягиваю на бедра мокрые от его спермы трусики, и улыбаюсь, глядя, как он смотрит на меня, облизывая губы, словно лев на газель. Не сводя с него глаз, я подхожу к двери.

— Надеюсь, этот грех оставит на твоем языке горький привкус, — говорю я, а затем возвращаюсь к работе.

Черт бы ее побрал.

Хотел бы я сказать, что чувства вины за то, чему я предавался между бедер этой женщины оказалось достаточным для моего исправления и возвращения на праведный путь, но искушение так не работает. Нет, грех гораздо более коварен, и Айви так же восхитительно порочна, как и он. Итак, в то время как передо мной сидит молодая пара, подробно излагая свои планы относительно брака и дальнейшей преданности Церкви, я не могу думать ни о чем, кроме пьянящего аромата Айви, который исходил от моей кожи, когда я ехал домой, желая еще раз ощутить на языке ее вкус. На утренней службе ее не было. Не то чтобы она имела привычку каждый день ходить в церковь, но это не помешало мне ее искать.

— Для церемонии мы собираемся написать свои собственные клятвы.

Мелисса, блондинка, чья мать организует мероприятия для молодежи, улыбается сидящему рядом с ней жениху.

— Я уже начала писать свою, — говорит она и хихикает.

Их сцепленные ладони напоминают мне руки Айви, и от фантомного ощущения того, как она сжала мои пальцы, когда я не дал ей кончить, по спине проносится дрожь.

Хотел бы я обходиться без секса, чтобы почувствовать схожее удовлетворение, что и прошлым вечером. Хотел бы я не жаждать запаха этой женщины, боли от впившихся в мою плоть ногтей — элементарных человеческих желаний, которым мужчина моего положения не должен потакать. Меня бесит то, что Айви обладает каким-то магнетическим притяжением, которое лишает меня силы и способности противостоять своим желаниям. И я хотел бы, чтобы мое тело не гудело от какого-то мучительного возбуждения при мысли о том, как она беспомощно лежит подо мной, но это происходит. Тело требует большего. Гораздо большего, чем те аппетитные крохи, что перепали мне в том кабинете.

Эта извращенная и разрушительная алчность перечит всем моим принципам, и все же мое тело не желает противиться этому неуёмному влечению к ней. Не желает забывать, как ее полные и тяжелые груди натягивали ткань блузки, демонстрируя идеальную форму ее торчащих сосков. Изгиб ее икр на восьмисантиметровых шпильках, которые в моих мечтах царапают мне спину, рисуя на ней линии мучительного наслаждения. Как скользил вверх по дрожащим бедрам подол ее юбки, открывая взгляду мою погибель. Лишая меня моего ледяного самообладания.

Черт бы побрал эту женщину.

— А секс? — этот бездумный вопрос срывается у меня с губ прежде, чем я успеваю опомниться.

В глазах обоих молодожёнов отражается недоверие — нечто среднее между отвращением и удивлением.

— Дети. Полагаю, вы планируете завести детей, которые будут крещены в церкви?

Брезгливое выражение их лиц сменяется чем-то более застенчивым, и Мелисса краснеет.

— Конечно. Мы как можно скорее надеемся завести семью.

— Отлично.

Я с облегчением выдыхаю, крайне недовольный собой. На меня сейчас давят гораздо более серьезные проблемы, например, сколько времени будет вынюхивать и искать ответы полиция, после того, как пару дней назад один из смотрителей наконец-то сообщил о пропаже Чака Битти. Сколько будет молчать Камила о том, кто спас ее в ту ночь?

И почему, черт возьми, моя покойная жена прятала у себя в телефонном футляре контактную информацию адвоката? Там, где я при обычных обстоятельствах никогда бы на нее не наткнулся.