В качестве выхода из ее ситуации я мог бы предложить ей временно пожить здесь, в церкви, может, даже в одной из дополнительных комнат в доме приходского священника. Конечно, ей пришлось бы спать на верхнем этаже, подальше от меня, потому что один только запах этой женщины, похоже, пробуждает во мне зверя. Я даже думать не хочу о том, что она может жить в соседней комнате, поэтому закрываю глаза и сосредотачиваюсь на безвредных темах, о которых хотел бы написать завтра в письме епископу Макдоннеллу, и уже от одного этого проваливаюсь в сон.

— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Есть что-то лицемерное в том, чтобы стоять тут перед паствой и произносить эти слова. Даже если я приготовил эту проповедь задолго до утренней службы и до того, как безжалостно убил человека, все равно я чувствую себя каким-то обманщиком, поучая всех добродетели, когда сам ее запятнал.

— Ибо если вы будете прощать людям пригрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный.

Первоначально я написал это вследствие большого переполоха вокруг новости об одном бомже, которого избили до полусмерти за то, что он украл у женщины дизайнерскую сумочку. Она оставила ее у фонтана во время обеденного перерыва. Оказывается, он украл деньги, чтобы купить еду для своей стаи бездомных собак, но, когда группа «добрых самаритян» его выследила, они не сочли его поступок великодушным и, прежде чем вернуть сумочку владелице, решили бродягу наказать.

В моей проповеди говорилось о том, что следует видеть дальше человеческих грехов и, прежде чем кого-то судить, постараться понять выпавшие ему невзгоды. Если бы я последовал собственному совету, то, возможно, принял бы в расчет то, что в детстве Чака самого подвергали насилию, избивали за его странности, которые можно было бы минимизировать с помощью необходимой заботы и воспитания. Но я никогда не прощу ему того, что он сделал с теми маленькими девочками, так что, если это делает меня безжалостным подонком, значит, так тому и быть.

— В Евангелии от Матфея говорится: «Не судите, да не судимы будете», — продолжаю я. — В наши дни это кажется избитой фразой, но подобные случаи еще раз доказывают, что мы всё еще не справились с потребностью подвергать критике то, чего не знаем. Я не говорю вам, что каждый имеет право красть у ближнего, какими бы ни были его намерения. Украв деньги, этот человек поступил очень дурно, и соответствующие органы должны привлечь его к ответственности. Но сейчас он на больничной койке с изуродованным лицом, и всё благодаря тому, что некоторые называют актом правосудия. Справедливости.

Крепко ухватившись за край аналоя, я качаю головой и вспоминаю, как падало в выгребную яму обмякшее тело Чака. (Аналой — высокий столик с наклонной верхней плоскостью, используемый как подставка для книг, а в православных храмах — для икон. — Прим. пер.)

— Нет ничего праведного и добродетельного в сознательном гневе на того, кто грешит. Давайте не будем забывать, что Христос пришел не ради праведников, а ради грешников. Потому что никто не идеален. Все мы грешим, — я обвожу взглядом прихожан, которые безмолвно сидят и смотрят на меня так, словно у меня есть право рассуждать о грехе и праведности. — Каждый из нас.

После проповеди я стою в притворе, благословляя всех, кто выходит из церкви. (Притвор — входное помещение представляющее собой крытую галерею или открытый портик, как правило примыкавший к западной стороне храма. Именно там размещались лица, не допускавшиеся в храм — Прим. пер.) Когда ко мне подходит Айви, я беру ее за руку и наклоняюсь к ней.

— Пожалуйста, зайдите попозже ко мне в кабинет, — шепчу я.

Не поднимая на меня глаз, она улыбается и выходит из церкви вместе с остальными. Когда все расходятся, Айви возвращается и следует за мной мимо алтаря к комнатам, расположенным в задней части церкви. Мы проходим мимо ризницы, и, пока она ждет в коридоре, я быстро снимаю с себя свое облачение. Закончив, мы идем дальше, и, оказавшись в кабинете, я жестом прошу ее закрыть дверь. Усевшись за стол, я жду, пока Айви тоже сядет, и замечаю, как она опускает голову, словно ее вызвали в кабинет директора.

— Я хочу извиниться за вчерашнее. Уже дважды из-за своих забот я был невнимательным к Вашим проблемам.

— Ваша проповедь показалась мне очень... интересной, святой отец. Вы действительно в это верите? В то, что к обидчикам следует проявлять милосердие?

— Айви, у Вас особый случай.

— С чего бы?

Проигнорировав ее вопрос, я порывисто выдыхаю и, откинувшись на спинку кресла, сжимаю подлокотники.

— Я позвал Вас сюда, чтобы предложить убежище на тот случай, если оно Вам понадобится. Мы можем поставить раскладушку прямо здесь, в церкви, или я могу попросить отца Руиса разрешить Вам пожить в доме приходского священника.

В ее взгляде мелькает слишком неприкрытое любопытство.

— В доме приходского священника? Это там, где спите Вы?

— Вы будете спать на верхнем этаже. Там есть несколько свободных комнат.

Откашлявшись, она ерзает на стуле и кладет руки на колени.

— У вас так принято? В смысле, священники приглашают своих прихожан там пожить?

— Нет. Как правило, нет, но, повторю, Вы в некотором роде исключение.

— С чего бы?

Переплетя пальцы, я пытаюсь найти у нее на лице признаки того, что она меня сейчас разыгрывает всеми этими, казалось бы, невинными вопросами.

— Судя по тому, что Вы мне недавно сказали, у Вас не так много вариантов. Я просто пытаюсь предложить Вам безопасное место, куда Вы сможете пойти, если почувствуете, что Вам угрожает опасность.

— И Вы меня там утешите.

Утешить — это не совсем то слово, которое приходит на ум, когда на меня потоком обрушиваются образы того, что может означать для меня ее пребывание в доме приходского священника.

— Айви, я не совсем понимаю, о чем Вы меня просите, но могу Вас заверить, что дом приходского священника — не что иное, как безопасное место, где Вы можете переночевать, если вдруг почувствуешь себя совсем беспомощной.

Откинувшись на спинку стула, она закидывает ногу на ногу, и я изо всех сил сдерживаю желание на это взглянуть. Она это понимает, что видно по довольному выражению ее фантастически красивого лица.

— Не волнуйтесь, святой отец. Я не собираюсь ночевать в доме приходского священника.

— Хорошо. Я просто хотел предложить. Как вариант.

Нашу беседу прерывает какой-то жужжащий звук. Айви опускает глаза и тут же хмурится, ее лукавую улыбку сменяет нечто более отрезвляющее.

— Все в порядке?

Она проводит пальцами по волосам, и выражение беспокойства усиливается.

— Мне надо идти.

— Айви, я не хочу, чтобы Вы уходили отсюда, чувствуя себя совершенно беспомощной. Пожалуйста, скажите мне, что у Вас есть варианты.

— Послушайте, если Вы думаете, будто я собираюсь нырнуть с моста самоубийц или что-то в этом роде, то это не так. Мне просто нужно успеть к следующему поезду.

— К поезду? Я отвезу Вас домой.

Немного помолчав, словно обдумывая мое предложение, она качает головой.

— Все в порядке, святой отец. Я знаю, что Вы заняты, я и так уже отняла у Вас немало времени.

— Это никак меня не затруднит. Кроме того, мне не помешает прокатиться. Проветрить мозги.

На ее лице снова проступает улыбка, эти рубиновые губы растягиваются, обнажая белые зубы.

— Ну, в таком случае мне не помешает отдых от общественного транспорта.

Схватив ключи, я засовываю в карман брюк мобильный и следую за ней из кабинета далее через церковь. Выйдя на улицу, я открываю для нее дверцу машины, жду, пока Айви усядется, а затем закрываю.

— Не перевелись еще рыцари, — говорит она, когда я плюхаюсь на водительское сиденье.

— Может, вместо принцев Вы слишком часто выбирали лягушек.