Не успеваю я его остановить, как Дэймон пересекает комнату, а я жду у двери, словно трусливый заяц. Он вытаскивает красную книгу, и стена приходит в движение.

В открывшемся проходе темно. Дэймон заглядывает внутрь, затем с хмурым видом поворачивается ко мне, и я понимаю, что за стеной пусто. Я подхожу к нему и смотрю в углубление.

— Здесь никого нет, — говорит Дэймон.

— Дай мне свой телефон.

Когда он это делает, я направляю фонарик влево, где из щели в стене виднеется другой проход, который, похоже, тянется далеко за пределы света.

— Это, должно быть, какая-то подземная железная дорога или типа того.

— Что ж, это утешает.

— Что ты имеешь в виду?

— Я думал, что этот туннель использовался для контрабанды наркотиков. Беженцы еще куда ни шло.

— Да, за исключением того, что, если их операция провалится, то все будет выглядеть так, будто всем этим заправляешь ты.

— Ну, до этого еще надо дожить. У меня сейчас есть дела поважнее. Например, узнать, как ты сюда попала.

— На автобусе? Прямо перед церковью есть остановка. Транспорт ходит до полуночи. А где в это время был ты?

— На вечеринке.

Я вскидываю брови, и мое внимание привлекают красные разводы. До этого я не замечала на его черной рубашке этого пятна, но, подойдя поближе, вижу, что оно темное и влажное. Я касаюсь его рукой, и на моих пальцах остается липкий красный след.

— Дэймон? Это твоя кровь?

— Я стал свидетелем ограбления и проследил за ворами до вечеринки. Там я предотвратил изнасилование и избил пистолетом какого-то члена банды, который, как оказалось, связан с картелем Синолоа. В какой-то момент меня пырнули ножом. Видишь? Есть дела поважнее.

— Хм. Дерьмо, — я опускаюсь на колено и, приподняв его рубашку, вижу большую рану, из которой все еще сочится кровь. — Нам нужно привести это в порядок. Господи, Дэймон, тебе нужно наложить швы.

— Я сам вытащил нож. Он был воткнут не так глубоко, как я думал.

— Ну, рана далеко не поверхностная, — я беру его за руку и прижимаю ее к ране, чтобы остановить кровь. — В ванную. Давай все хорошенько промоем.

Я иду впереди и, оглянувшись, вижу, что он нехотя придерживает свою рану.

— Надавливай на нее, Дэймон.

Он усмехается и качает головой.

— Может, я и выгляжу не совсем подобающе, но для меня это пустяки.

— С чего это?

— Меня не в первый раз пырнули ножом.

За последние пару недель он слегка приоткрыл завесу своей прошлой жизни. Кое-какие разрозненные факты, резко контрастирующие с образом того человека, которого я знаю сейчас.

— Я знаю. Думаешь, я этого не понимаю?

— Дай я кое-что возьму. Встретимся в ванной.

Кивнув, я продолжаю рыться в его шкафчиках в поисках спирта, ватных тампонов и пластырей-бабочек, которые никак не могу найти. Я ненавижу сообщать плохие новости, но этому мужчине, скорее всего, придется отправиться в больницу, потому что рану необходимо зашить, а такого я ни за что не вынесу.

Когда Дэймон возвращается, я немедленно принимаюсь за работу и промываю рану, молясь, чтобы она не была такой глубокой, как мне показалось всего несколько минут назад. Но она глубокая. Я вижу темно-красное мясо и чувствую в горле першение и подступающую тошноту.

— Дэймон, она довольно глубокая.

— Не глубокая. Поверь мне. Я повидал по-настоящему глубокие раны, — он достает из кармана белый пузырёк с надписью «Gorilla Glue».

— Сейчас я покажу тебе один фокус.

Разинув рот, я смотрю, как он сжимает края раны и, аккуратно придерживая их пальцами, проводит клеем по шву.

— Это не идеальный вариант, но позволяет избежать швов.

— Сколько именно раз тебя ранили ножом?

— Достаточно, чтобы я не сомневался насчет этого клея, — он убирает пальцы, и рана остается склеенной. — Вуаля! Все в порядке.

Наклонившись, я внимательно рассматриваю образовавшийся на его коже тонкий блестящий слой и, проведя пальцем по шву, вижу, что он уже высох.

— Вау. А что, если будет заражение? Там остались бактерии.

— Тогда, думаю, меня порежут ножом еще раз.

Подавив рвотный позыв, я откашливаюсь и отхожу от его раны.

— Это все ты. Я не хочу иметь ничего общего с этим процессом.

— Ну, тогда, надеюсь, что ты хорошо все промыла, и мы можем продолжать.

Я прикладываю к его ране кусок марли, проверяя, не прилипла ли к ней вата, и приклеиваю края пластырем.

— Наверное, нам стоит закрыть эту книжную полку, а?

Кивнув, Дэймон выходит из ванной, проводя рукой по наложенной на бок повязке. Пользуясь возможностью, я любуюсь красивым рельефом его мышц, которые перекатываются под кожей при каждом движении.

— И что же теперь будет? С парнем, которого ты избил пистолетом?

— Он меня узнал, но не думаю, что скоро заговорит.

— Ты надеешься.

— Да. Я надеюсь, — он ставит книгу обратно на полку, и дверь снова закрывается.

— А теперь, может, объяснишь мне, почему ты решила нарушить мой недвусмысленный приказ держаться отсюда подальше?

— Да. Во-первых, ты хоть и святой отец, но мне ты не отец. А во-вторых, я по тебе скучала.

— И я по тебе скучаю, но…

Я прижимаю палец к губам, которые мне так хочется поцеловать.

— Давай на этом и остановимся. Это опасно, я понимаю. Но ни одному картелю в мире не удержать меня от того, чего я хочу больше всего.

Дэймон проводит пальцем по моему лбу и заправляет мне за ухо прядь волос.

— И чего же ты хочешь больше всего?

— Тебе нужно помассировать член, не так ли?

— Сейчас бы это совсем не помешало, — улыбается он и прижимается к моим губам в поцелуе, от которого замирает сердце.

— А если за этим книжным шкафом толпа народа?

— Пусть они станут свидетелями моего пиршества. «Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, да мало избранных».

С улыбкой я обнимаю его за шею и чувствую, как его ладони крепко стискивают мою задницу.

— Это стих из Библии, или ты сейчас говоришь, как развратный ревнивый бойфренд?

— И то, и другое. Притча о Великой вечере.

— Мне нравится.

Приподнявшись на цыпочки, я целую его, чувствуя, как его мышцы расслабляются, и Дэймон прижимает меня к стене.

— Ты сейчас так мне нужна, Айви. Я рад, что ты пришла.

Я поигрываю его волосами и, вдумавшись в слова Дэймона, представляю себе, какой он должно быть испытывает стресс, если это признал.

— Я тоже.

Когда злишь опасных преступников, самое страшное это не вероятность смерти, а ее ожидание. Я сижу в исповедальне, ожидая, пока за перегородкой устроится очередной кающийся, но мои мысли сейчас где угодно, только не здесь.

— Здравствуйте, Padre.

Я с облегчением слышу знакомый голос Гордона. Это хоть как-то отвлекает меня от желания начать царапать ногтями стены этой душной деревянной кабинки.

— Добрый вечер. Что привело Вас на исповедь?

— Я тут, э-э... кое о чем думаю.

— Продолжайте.

Он осеняет себя крестным знамением и откашливается.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. С моей последней исповеди прошло две недели.

— Расскажите мне, что Вас тревожит.

— Мой внук. Он... он очень сильно пострадал.

— Печально это слышать.

— Знаю, что сейчас мне следует быть рядом с ним. На случай, если ему вдруг станет хуже. Но меня не отпускает жгучее желание найти этого мерзкого, поганого ублюдка, разбившего ему лицо.

У меня холодеет кровь, и на мгновение мне кажется, что он чувствует перепад температуры. Во рту становится сухо, я пытаюсь проглотить подступивший к горлу ком и ёрзаю на скамейке.

— Я всю ночь думал о том, что сделаю с этим сукиным сыном, если только до него доберусь. Жуткие, аморальные вещи.

— Вы знаете, кто его избил?

— Еще нет. Говорят, этот скользкий тип ушел с Арасели. Избил моего мальчика и сбежал с его подружкой.