По-прежнему напряженный, я смотрю, как она не спеша выходит из моего кабинета, и лишь после того, как за ней закрывается дверь, осмеливаюсь взглянуть вниз, и тут же вижу источник ее веселья. Мои брюки топорщатся так, что под ними спокойно укроется целая деревня.

Уже очень давно женщина не лишала меня самообладания подобным образом; по моей спине дрожью проносится мучительная мысль, и меня настигает пугающая реальность.

Айви — это проникший мне в кровь яд.

Глубоко вздохнув, я прислоняюсь головой к двери кабинета отца Дэймона и успокаиваю разыгравшиеся нервы, затем выхожу из церкви и направляюсь к железнодорожной станции. Обычно я не одеваюсь с целью привлечь к себе внимание, поэтому, когда я тороплюсь по тротуару к остановке, мне хочется заползти в какую-нибудь нору и спрятаться, но это было необходимо. Женщине не соблазнить мужчину, не приложив к этому хотя бы малейших усилий, и уж точно не соблазнить священника без восьмисантиметровых шпилек и элегантной юбки-трапеции. Думаю, этому меня научила одна из живущих у mamie проституток.

Я уж точно не из тех, кого называют коварными соблазнительницами, поскольку единственный секс, который у меня был за последние восемь лет, вызывает у меня желание надеть робу и уйти в монастырь. Но, как я уже убедилась, секс, если им правильно пользоваться, может быть и мощным манипулятивным инструментом. И каким бы неловким ни был наш разговор с отцом Дэймоном, он доказал одно — даже праведника можно сбить с истинного пути.

Обычно я не связываюсь с такими суровыми и замкнутыми личностями, как отец Дэймон, но шанс — это такая удивительная маленькая сволочь, которая появляется, когда меньше всего ожидаешь. Когда вчера вечером я пришла в церковь, чтобы хоть немного успокоиться после тошнотворной встречи с Кэлвином, и обнаружила, что ночью открыто не так уж много «божьих домов», моя жизнь вполне могла закончиться на мосту самоубийц. В конце концов, я до сих пор не покаялась в своем грехе, так почему бы не сделать из этого сэндвич с двойной порцией вечных мук? Но тут выяснилось, что мне вовсе не обязательно губить свою душу, потому что я обнаружила нечто гораздо более будоражащее. Более ужасное.

Кое-что, от чего любая другая девушка держалась бы от отца Дэймона как можно дальше.

К несчастью для него, я не какая-нибудь другая девушка.

История неоднократно подтверждала, что я авантюристка — правда, не всегда разумная. И когда я увидела, как отец Дэймон идет через лужайку за церковь, словно вышел на попойку, меня одолело любопытство.

Спрятавшись в ближайших кустах, я с интересом наблюдала за тем, как он сбрасывает труп в какую-то яму. Через некоторое время я поняла, что это отстойник. На самом деле, уже одно это должно было вызвать у меня отвращение. Так и произошло, но лишь на мгновение, пока я не представила, как в эту дыру на веки вечные проскальзывает труп Кэлвина. И внезапно, это уже не показалось мне таким отвратительным. Внезапно это показалось мне решением моей проблемы.

Итак, я всю ночь обдумывала, как бы вовлечь отца Дэймона в свой план, но тут вдруг меня осенило. Я ведь свидетель его преступления. Уже из-за одного этого ему стоит уделить мне время. Уделить мне внимание. Стоит заключить со мной что-то вроде сделки за мое молчание.

Но нельзя же вот так просто прийти и начать шантажировать такого человека. Я знаю это по собственному опыту общения с преступником. Для этого необходимы манипуляции, обольщение, доверие. В противном случае, я могу запросто оказаться погребенной в дерьме рядом с тем, кого он запихнул в ту дыру. Нет, преступнику нужно дать покрасоваться, чтобы он увидел в вас нечто большее, чем просто угрозу его свободе. Не в моем характере плакать перед людьми, но я хотела, чтобы он меня утешил, почувствовал немного сострадания. Увидел во мне человека, заслуживающего его доверия.

Помню, когда мне было тринадцать, я как-то раз лежала, растянувшись на кровати, и смотрела на одну из живущих у нас женщин, проститутку по имени Лусиана. Она сидела полуголая перед зеркалом и рассказывала мне о том, что женское тело обладает гораздо большей силой, чем любое оружие, о котором может мечтать мужчина. Что, если правильно ею пользоваться, можно уничтожать королевства и разрушать империи. Тогда я подумала, а не наглоталась ли она тех таблеток, которые часто оставляла на раковине в ванной, но вспомнила эти слова, когда заключила сделку с Кэлвином и стала спать с ним раз в неделю, в обмен на то, что он не появится у меня дома и на работе.

И это работало до тех пор, пока несколько дней назад этот кретин не позволил своим приятелям разнести мою квартиру.

Брр. Кэлвин бы точно сбесился, узнай он, где я была сегодня утром и что натворила. Но если ничего не предпринять, то я навсегда погрязну в этом кошмаре, и уж лучше страдать от ужасных последствий изменившейся ситуации, чем прятаться от него всю оставшуюся жизнь.

Поезд останавливается, и я, встав с сиденья, выхожу и вагона. Мои каблуки стучат по асфальту, и я опускаю голову, чтобы избежать нежелательных взглядов. Поменяв туфли на лежащие у меня в сумочке балетки, я закуриваю на ходу сигарету и иду к больнице.

Моя смена начнется только через пару часов, но я решила заглянуть к mamie и почитать ей кусочек из прихваченного с собой нового любовного романа. Раньше ей никогда не нравились персонажи в стиле «девица в беде», и я часто задаюсь вопросом, а что бы она подумала о ситуации, в которую попала я. По словам бабушки, мой дед, ее первый и последний муж, годами подвергал ее физическому насилию, пока однажды она не решила, что с нее хватит. Mamie сбежала от него, забрав с собой моего отца, и очень долго жила с ним, где придется, то на улицах, то в приютах. Пока мой дед наконец не умер и не завещал ей дом и небольшую часть имущества — поступок, который, как она всегда говорила, свидетельствующий скорее о его забывчивости, чем о милосердии. Поскольку после ее ухода он, по-видимому, так и не додумался изменить свое завещание. Именно тогда она открыла двери страдающим от насилия женщинам, в основном проституткам, и в конечном итоге создала что-то вроде реабилитационного центра.

Остановившись у входа в больницу, я тушу сигарету и сажусь на скамейку, чтобы помассировать ноющие ноги. К счастью, после работы мне не придется ехать на метро. Почти каждый вечер меня подвозит домой моя коллега Клара. Взамен я плачу за бензин и время от времени угощаю своим знаменитым шоколадным печеньем, которому она, похоже, рада больше, чем деньгам.

В краткий миг покоя я думаю об отце Дэймоне. Смею сказать, что после событий прошлого вечера я совершенно по-новому взглянула на этого мужчину, которого считала несколько мрачным и молчаливым, но до невозможности добродетельным. Я и представить себе не могла, что такой человек, священник, может быть опасным, да еще и беспощадным. Словно сюжет какой-то безумной книги. Замкнутый и запретный пастор, который вовсе не так холоден и непогрешим, как ему хотелось бы казаться.

Еще неделю назад мне казалось, что у него большие проблемы со стояком, но судя по сегодняшней выпуклости у него в брюках, слова «большой» и «стояк» как раз очень подходят этому мужчине. И этот мужчина, обрекает себя на такое внутреннее напряжение и самоограничение? Он, наверное, часами держался бы на одном адреналине, в поту наслаждаясь своим тяжким трудом.

Не то, что Кэлвин, который дрочит и не выносит ощущения чужого пота у себя на коже, или запаха секса. Он из тех термофобов, которые, наверное, наденут зубную каппу, если решат хоть раз в жизни сделать что-то бескорыстное, например, кунилингус. От этой мысли мои губы дергаются в улыбке. (Гермофоб — человек, панически боящийся микробов — Прим. пер.)

Нахмурившись, я прогоняю мысли о Кэлвине и направляюсь в больницу, на этаж, где лежит моя бабушка. Завтра или послезавтра ее должны перевезти обратно в дом престарелых, поэтому я хочу убедиться, что для ее выписки все готово.