— Кое-какие бумаги, да?

Откашлявшись, я медленно и осторожно подхожу к нему, до боли сжимая в руке папку.

Напрягшись всем телом и приготовившись драться или бежать, я вынимаю у него из пальцев листок.

— Спокойной ночи. Айви.

Я и не думаю разворачиваться и пячусь назад ровно настолько, чтобы обеспечить себе достаточную для побега дистанцию. Я вижу, как он небрежно закуривает сигарету и, не удосужившись сдвинуться с места, таращится на меня. Сев в машину, я дрожащими руками вставляю ключ зажигания и выезжаю на дорогу, подальше от этого места.

Клянусь, я никогда в жизни сюда не вернусь.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я вызываю себе Убер такси и молю Бога о том, чтобы успеть на похороны бабушки Айви. Сначала я собирался провести эту службу сам, но, обнаружив, что мой отец причастен к смерти Вэл и Изабеллы, попросил Руиса меня заменить, а сам вылетел в Нью-Йорк по личному делу. Он до сих пор не подозревает о моем намерении отказаться от сана, и для меня рассказать ему об этом намного страшнее, чем снова пойти к епископу Макдоннеллу и сообщить ему о том, что, несмотря на всю его настойчивость, я не собираюсь больше здесь оставаться.

У меня не будет ни дома, ни работы, и впервые за много лет я с нетерпением жду отношений с другой женщиной.

Если она, конечно, вообще захочет связываться с мужчиной, у которого, по сути, ничего нет.

Я бросаю взгляд на часы. Десять тридцать. Служба начинается в одиннадцать, так что времени у меня в притык. Совсем в притык.

— Вы ведь священник, верно? — спрашивает водитель такси, глядя на меня в зеркало заднего вида.

Наблюдательный, это учитывая, что на мне пасторский воротничок и черная рубашка.

— Да.

— Значит, на днях подвозил я одну цыпочку. Красивая, грудастая, с классной фигурой. В смысле, реально горячая. Из Швейцарии, прикиньте? В общем, просит она меня повозить ее по городу, показать достопримечательности. Я так и делаю. В общем, катаемся мы так около часа, и тут она говорит мне остановиться у какого-то захудалого торгового центра и, Вы только представьте... хочет, чтобы я трахнул ее прямо в машине.

Начинается. Я борюсь с желанием закатить глаза, зная, что он может увидеть меня в зеркале заднего вида.

— Мы исповедуем в церкви во вторник вечером, в субботу утром и по предварительной договоренности.

— Нет-нет. Мне не нужно отпущение грехов. У меня к Вам только один вопрос.

— Хорошо, — я откашливаюсь, чтобы не было слышно моего тяжкого вздоха.

— Итак, эта цыпочка говорит мне, что никогда не трахалась с американцем, и хочет это попробовать. Ну кто я такой, чтобы отказывать девушке в исполнении ее заветной мечты, верно?

Верно.

Откашлявшись во второй раз, я смотрю на проносящийся за окном город и мысленно считаю минуты до конца поездки.

— Мы целуемся, обжимаемся. Я начинаю заводиться. И тут я тянусь к ней под юбку. У телки член больше моего. Да ну нахрен! Выходит, я целовался с чёртовым, в смысле... простите меня, святой отец. С грёбаным трансвеститом!

Я напрягаю мышцы лица, чтобы не выдать свою реакцию. Не столько потому, что он целовался с тем, кто, как он понял, был парнем, сколько потому, что ему это явно не понравилось.

— Мне известно, что Бог против геев, и все такое, так что, я теперь попаду в ад? В смысле, я ничего не сделал. Но мне очень этого хотелось. Знаете, для чувака эта цыпочка была очень горячей.

— Бог не против геев. И нет, Вы не попадете в ад, — это все, что я могу сказать ему, не расхохотавшись.

— Хорошо. Потому что, если бы моя жена узнала, что я чуть не трахнул какого-то трансвестита, она бы, наверное, со мной развелась.

Мне ничего не остается, как нахмурившись глядеть на этого парня и мысленно заставлять себя не качать головой. К счастью, машина тормозит перед домом приходского священника, и когда я лезу в задний карман, чтобы заплатить за проезд, таксист отмахивается от денег.

— За счет заведения, святой отец. Мне нужно поработать над своей кармой.

— Очень признателен, спасибо, что подвезли.

Я беру две свои небольшие сумки и выхожу из машины.

Бросив их за порог, я спешу к церкви, по пути поправляя брюки и рубашку. Через заднюю дверь я пробираюсь в неф, где перед небольшим скоплением людей стоит отец Руис и проводит погребальную литургию. В первом ряду сидит Айви, на ней элегантное черное платье и черная шляпка-берет с прикрывающей лицо вуалью. Я стараюсь не смотреть на ее гладкие ноги в тонких черных чулках, у которых сзади, вне всякого сомнения, проходит черный шов. Мы не виделись с ней почти неделю, и я поражаюсь, как при одном только взгляде на нее меня стремительно покидает сила воли. Вся моя новообретенная решимость держаться подальше от этой женщины, испаряется без следа.

Айви меня замечает, поворачивается в мою сторону, и я вижу сквозь ее вуаль ярко-красную помаду.

Не прерывая службу, я проскальзываю на стоящую рядом пустую скамью и стараюсь, сидя перед прихожанами, не бросать взгляды на Айви.

Спустя добрых полчаса, Айви направляется к аналою, чтобы произнести надгробную речь в честь своей бабушки. Наконец-то у меня появилась возможность впиться в нее глазами, и, пока она промокает глаза салфеткой, больше всего на свете мне хочется подхватить ее в свои объятья. Она нервничает, стоя перед толпой, и ее руки дрожат, словно листья на хрупкой ветке.

— Je'taime, — говорит, наконец, она и садится.

В конце мессы, во избежание каких-либо подозрений, я возвращаюсь в свой кабинет. Мне следовало бы заняться кучей накопившихся за время моего отсутствия бумаг, но вместо этого я таращусь в окно своего кабинета на холмик рыхлой земли, под которой, в вонючей выгребной яме, сейчас разлагаются два трупа.

Через двадцать минут позади меня щелкает дверь, и, повернувшись, я вижу вошедшую в кабинет Айви.

— Ты решила её кремировать, а не хоронить на кладбище?

Она кивает и откашливается.

— Как там Нью-Йорк? — спрашивает Айви, в ее голосе все ещё слышатся слезы.

— Без изменений. Как у тебя дела?

Прислонившись к двери, она пожимает плечами.

— Бывают дни хорошие. Бывают плохие.

— Прости, что меня не было с тобой на этой неделе. Мне следовало остаться.

— У тебя тоже были семейные дела. Я понимаю, — Айви неторопливо проходит по комнате и, обойдя мой стол, приближается к окну с другой стороны, от чего у меня под ребрами начинает бешено колотиться сердце. — Я никак не могу выбросить его из головы.

Нахмурившись, я опускаю глаза и вижу, что сзади у нее на чулках действительно проходит черный шов.

— В каком смысле не можешь выбросить его из головы?

Айви не отрывает взгляда от окна.

— Именно так, как ты и говорил. Он мне снится. Я слышу его голос. У меня такая паранойя, что на этой неделе я трижды приезжала сюда, чтобы убедиться, что он не выполз из этой ямы.

— Айви, ты не можешь все время сюда возвращаться. Кто-нибудь может незаметно за тобой следить.

Наконец, она поворачивается ко мне лицом.

— Например, кто?

— У Кэлвина было много связей. Уверен, что некоторые из них начнут задавать вопросы. Вынюхивать.

— А если они придут за мной? Что тогда?

Не в силах справиться с собой, я скольжу взглядом по ее ногам вверх-вниз.

— Я этого не допущу.

— Тебя не было всю неделю. Это уже могло произойти.

— Теперь я здесь.

— И что же ты будешь делать, Дэймон?

Айви неторопливо подходит ко мне, и я машинально бросаю взгляд на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. По моей рубашке пробегают кроваво-красные кончики пальцев, напоминая мне о том, чего я был лишен последние несколько дней.

— Будешь каждую ночь спать в моей постели? Или запрешь меня в доме приходского священника?

— Если потребуется, то да.

Мне нравится наша с ней маленькая игра, но только не здесь.