— Путь-то не такой уж и близкий, — покачал головой Белокуров. — Только в авто!

— Белошкуров вы после этого, а не Белокуров! — был приговор владычицы замков, дворцов и конюшен.

— То-то моя жена не захотела носить мою фамилию, — болтанул главный бестиарий. — Не стала ни Белошкуровой, ни Белокурвой.

Серёжа из коляски вылезать наотрез отказывался, плакал и при этом почему-то кричал:

— Слава! Слава комару! Бидителю!

— Маленький, — сочувствовала ему княгиня. — Не любит он тебя, тащит! Не видать тебе с ним никаких удовольствий.

— Удовольствиями граждан разрушается достояние Отечества, — отчеканил главный бестиарий свою любимую римскую пословицу.

— Отечества, которого нет и которого трижды не будет, — сердито возразила княгиня.

— А вот тут неправда ваша, — сказал Белокуров вдруг так строго, что даже Серёжа перестал упираться и согласился покинуть лёгкий экипаж.

Потом они ещё долго гуляли по княжеству, ведя те же разговоры, которые под конец уже стали нестерпимо раздражать Бориса Игоревича. После прогулки Прокофьич уложил малыша на пару часиков поспать, а заодно и сам намеревался вздремнуть. Серёжа не капризничал и был покорен, его удовлетворяло, что им так вплотную занимаются — долго гуляют, показывают лошадок, катают. Казалось, он даже осознает, что его принимает у себя в гостях не просто тётя Катя, а княгиня, хоть и ненастоящая, новорусская. Перед расставаньем она всего его обцеловала, и у Белокурова тошнотный ком к горлу поднялся, когда он вспомнил, как заявил Элле, что хочет её всю оцеловать. Вот и оцеловал, котяра безусый, бывший усатый!

Затем княгиня повела гостей в подвалы дворца, где имелись сауна, спортзал с тренажёрами и небольшой бассейн с ледяной водой. Тут она с ними ненадолго попрощалась, сказав:

— Двух часов вам хватит? А я пока пойду побуду немного в одиночестве. После вас немного попарюсь и ополоснусь перед дорогой.

— Экстравагантная женщина! — сказал Тетерин, когда она ушла.

— Она хорошая, — со вздохом согласился отец-основатель.

— Даже слишком, — засмеялся Белокуров, отчего оба посмотрели на него вопросительно.

Парилка была крепкая, из неё выбегали и прыгали в ледяной бассейн, потом опять лезли в парилку. В холодильнике можно было обрести пиво, белое столовое вино, водку, креветок, мидий, раков, сёмгу и даже ропанов. Трижды попарившись и окунувшись, угостились кто чем понемножку и снова полезли в жар парилки. Уселись на верхней полке, дыша тяжко и счастливо, быстро покрываясь восковыми каплями пота.

— Эх, до чего ж хорошо! — выдохнул Белокуров.

— Кажется, ведь и положено перед Пасхой намываться, — произнёс Тетерин. — Чтобы чистым телом и чистой душой встречать.

— Тело-то мы успеем отчистить, — сказал отец-основатель.

— А что, брат двойник, сильно загрязнена душа? — спросил его главный бестиарий.

— А у вас? — сердито огрызнулся Ревякин.

— У меня-то? — хмыкнул Борис Игоревич. — Не душа нынче у меня, а бомж немытый, гнилой и смердящий.

— Красиво сказано! — рассмеялся Тетерин.

— Ваша чище? — спросил его Ревякин.

— Тоже бомж, — мотнул головой голый палеоантрополог.

— Стало быть, наши души будут Пасху встречать как бомжи, — подытожил отец-основатель.

— А ваша-то душа чем перепачкана, главный идеолог светлого птичьего будущего? — спросил Белокуров.

— Не скажу, — буркнул тот.

Наступило молчание. Потрескивала печка, было слышно, как стукаются о доски капли пота трёх бомжедушных грешников. Вдруг дверь парилки со скрипом резко отворилась и на пороге выросла фигура женщины.

— Ох и накочегарили! Не продохнуть! — прокряхтела княгиня Жаворонкова, закрывая за собой дверь, и стала не спеша усаживаться на полок, красуясь своим холёным телом. На верхнем полке места ещё хватило бы для двоих, но она села на средний, прямо у ног Белокурова. Теперь перед ним были её плечи, спина, затылок, сияющий чёрными волосами. Внутри у главного бестиария всё съёжилось. Он постарался прикрыться полотенцем, на котором сидел, и заметил, что Тетерин делает то же самое, а Ревякину всё равно. Что делать дальше — непонятно.

— Сейчас ещё Марина с Оксаной придут, — сообщила княгиня. — Что-то замешкались. Небось, Маринка опять заартачилась. Может, вам и впрямь не жениться на ней, Владимир Георгиевич?

«Та-ак! — подумал Белокуров. — Оксанка, стало быть, для Тетерина. Надо делать ноги!»

— Марина с Оксаной тоже во всей прелестной наготе? — спросил он нахальным тоном.

— Разумеется, — сказала княгиня. — У нас в княжестве...

— Знаю-знаю, — перебил главный голый бестиарий. — Солнце приходит к нам раздетое, и нам нечего стесняться наготы. Отец-основатель нас уже просветил.

— Так, я пошёл, — решительно встал Тетерин, скакнул вниз и исчез за скрипучей дверью.

— Я тоже, — сказал Белокуров и под ведьминский хохот княгини совершил бегство из банного рая.

— Голые бабы по небу летят, в баню попал реактивный снаряд. — Он бросился в бассейн, окунулся, смывая пот, поспешно вылез и зашагал в раздевалку. Там обнаружил одевающихся Ревякина и Тетерина. Ни Марины, ни Оксаны.

— А где другие совратительницы? — спросил он.

— Женская раздевалка отдельно, — сообщил отец-основатель.

— Это вы после разговора о загаженных душах решили хоть немного не грешить перед Пасхой? — смеялся бестиарий.

— Просто достаточно париться, — пожал плечами Ревякин.

— Да и вообще... — туманно добавил палеоантрополог.

Слава Богу, у княгини хватило ума не гнаться за беглецами. Они спокойно оделись и пошли прочь из сауны.

— Предлагаю прямо сейчас — по машинам, — сказал Белокуров Тетерину, но тот покачал головой:

— Неудобно. Получится, что нас так гостеприимно встретили, а мы — хамье. Хотя как прикажете. Я готов прямо сейчас ехать.

— Давайте так — будем не спеша собираться и отправляться. Если они всё же не отвяжутся от нас, возьмём их с собой, а нет — уедем одни.

Такое предложение обоим показалось самым приемлемым. Разбудив Прокофьича и Серёжу, Белокуров собрался, одел сына и вскоре выводил его и отчима из дворца князя Жаворонкова. Тетерин уже стоял на крыльце. При виде них сообщил:

— Сейчас пригонят мою «мыльницу» из гаража.

Собираясь в дорогу, Сергей Михайлович в очередной раз за сегодня задавал себе крючковатый вопрос: «Кто же я всё-таки такой и зачем оказался тут?» Это было не в том смысле, что он запамятовал своё имя и профессию, пол и национальность, а гораздо в более широком — человек ли я или некая иллюзорная субстанция, плод чьего-то коварного и жестокого воображения. И смысл его пребывания был куда глубже — не просто зачем я оказался здесь, в этом придуманном княжестве жаворонков, а вообще — здесь, на этой земле. Хотя и о княжестве он тоже думал: зачем? зачем занесло меня сюда? Быть может, для того, чтобы нюхнуть этого отвратительного запаха? Все говорят, тут что-то разлилось, вытекло из-под земли. А что разлилось? Проверяли состав? Может быть, это Ч вытекло? Может быть, это здесь, а не в Москве, разверзлась великая чакра, из которой выползло это мерзостное, зловонное Ч? С таким запахом сосуществовать не представлялось возможным, он повсюду лез в ноздри, даже сидя в сауне Тетерин ловил его своим вдруг ставшим чутким обонянием. Там, в Москве, чакра Земли не открылась, потому что он отключил ударом по башке великого чемпиона Чернолюбова. Но после сего подвига чакра полюбила его, Сергея Михайловича, признала его чемпионом мира и открылась ради него здесь, куда он приехал, сбежав из Москвы. Ей казалось, она очарует его своим запахом, а он едва сдерживал в себе рвоту от вони. Ад открывается и выходит на поверхность ради ознакомления людей со своим зловонным содержанием. Обычно это происходит в виде вулканов. Здесь, в княжестве Жаворонки, в виде гнусной жижи.