Он натужно улыбнулся, стараясь привлечь гостей на свою сторону. Но тут душа его застонала, поскольку к ним приближались Катя и Марина. Княгиня тотчас взяла под руку ревякинского двойника и, что-то быстро шепча ему, отвела в сторону, повела вперёд быстрее, а Марина прильнула к Ревякину:

— Воло-о-одечка!

— Что? — сурово спросил Ревякин и остановился.

Специалист по раскопкам растерянно оглянулся и пошёл следом за княгиней и уводимым ею редактором, не догоняя их.

— Прости меня, Володенька! — хлопала своими красивыми, но теперь глупыми глазами Марина. — Я больше так никогда не буду. Я осознаю свою обшибку. Ну хочешь, устрой мне предсвадебную порку.

Она кокетничала, нарочно произнесла «обшибку», уверенная, что он смягчится и простит. Но она была ему сейчас противна, и он зло оборвал её:

— Предсвадебную? Ни предсвадебной, ни послесвадебной порки не будет. Как и самой свадьбы. Я окончательно передумал жениться. Отец-основатель должен быть холост. Таково моё постановление.

Кокетство вмиг слетело с лица Марины, оно стало бледным и оскорблённым.

— Вот как? — промолвила бывшая невеста. — Из-за невинной шутки?

— Ничего себе невинная! — вспыхнул Владимир Георгиевич.

— Глупая, я согласна, но невинная, — сказала Марина. — Значит, ты просто не любил меня никогда, вот что.

— Понимай как хочешь, — сказал Ревякин и, оставив несчастную Марину, зашагал в сторону замка. Мысли его путались, он не знал, правильно ли поступает, отвергая Марину, он проклинал себя, что согласился строить княжество тут, зная о странной повышенной гравитации в этой местности, он мечтал оказаться сейчас с Катей далеко-далеко отсюда, в том давнем Крыму, когда он сказал о себе: «муж грузоподъёмностью два чемодана», но больше всего хотел упасть, зарыться лицом в подушку и проспать до самого заката. Он видел, как Катя уводила газетчика — и не исключено, что к себе, но скорбно махнул рукой и на это. В мыслях мелькнуло только: «Почему мы любим распущенных и отмахиваемся от хороших?..»

Но и дома у него не было покоя. Столяр Майоров заканчивал работу по восстановлению окна.

— Не иначе как Славка, плиточник бывший, постарался, — заметил он. — Говорят, он ночевал нынче в Жаворонках. Мутил умы против вас. Найти его и гнать в шею.

— Он уже побеседовал со мной, — ответил Владимир Георгиевич. — Ушёл он.

— Не спросили насчёт окна?

— Нет.

— Зря. Следовало спросить да вывести на чистую воду. Да штраф взять.

Покуда столяр заканчивал работу, отец-основатель залез в холодильник, достал банку пива, намазал себе бутерброд гусиным паштетом, перекусил и ещё больше почувствовал нашествие сна. Наконец Майоров ушёл, окно засияло новеньким стеклом. Теперь можно было даже простить Марину. Владимир Георгиевич лёг в кровать в одежде и мгновенно погрузился в сон. Ему снилось, как чеченцы окружили его в огромном старом доме, а он придумал хитрость — во все окна поставил пулемёты, к ним провёл проводки, соединённые в едином пульте, — нажимаешь кнопки, и какой надо пулемёт работает. А сам он, нажимая все кнопки то по очереди, то разом, убегает подземным ходом. Только бы чечены об этом ходе ничего не знали...

Звонок телефона вывел его из подземного хода наружу. Светило солнце, сверкая в свежем оконном стекле, но спать всё равно хотелось — и часу не прошло с тех пор, как он улёгся.

— Аллё?

— Отец-основатель, к вам Столяров просится. Говорит, по очень важному делу.

— То столяр, то Столяров... — проворчал Владимир Георгиевич. — Ну пусть заходит.

Столяров заведовал в княжестве теплицами, это был молодой доктор биологических наук, оставшийся не у дел в новой России, как и многие другие талантливые люди. За границу, куда его звали, он не поехал, поскольку любил Отечество, хотя уже склонялся к отъезду, да тут его подцепил князь Жаворонков и привёз год назад сюда, на берег Волчицы.

Снабжая княжество отличнейшими овощами и фруктами, Столяров попутно занимался своей научной деятельностью и был несказанно доволен жизнью.

Через минуту после телефонного звонка он уже входил в квартиру Ревякина.

— Здравствуйте, Владимир Георгиевич, — сказал он. Следом за ним шёл его сотрудник Пирогов.

— Здравствуйте, Олег Николаевич, здравствуйте, Дима, — поприветствовал гостей отец-основатель. — Прошу вас, проходите, садитесь. Пива? минералочки? чаю?

— Минералки, если можно, — отвечал Столяров, и Ревякин отметил в нём волнение. Достав из холодильника боржоми, налил в три стакана, поставил на стол, шутливо чокнулся с гостями:

— Ну, что ещё подгнило у нас в Датском королевстве?

— Владимир Георгиевич, мы хотим выдвинуть требования о предоставлении нам права автономии, — ответил Столяров, не глядя отцу-основателю в глаза, отводя взгляд.

— Кто — мы? — удивился отец-основатель.

— Зарянки. Эритакусы рубекулы.

— Я так и знал, — вздохнул Ревякин. — Оле-е-е-г Николаич! Вы опять за своё? Дались вам эти эритакусы!

— Нет, Владимир Георгиевич, вопрос серьёзный. Всем известно, что зарянки просыпаются гораздо раньше жаворонков, ещё до рассвета, и приносят куда больше пользы. А в их пении Бремон насчитывал по нескольку тысяч мотивов и звуков!

— Вы это мне, орнитологу, объясняете?

— Да, простите меня, но вынужден объяснять вам, орнитологу, что кроме всего прочего зарянки гнездятся в глухих и влажных еловых подростах неподалёку от нашего княжества — в отличие от жаворонков, которых почему-то тут поблизости не замечено. Что за княжество Жаворонки, если в нём нет жаворонков как таковых?

— Ими, Олег Николаевич, являемся мы, обитатели княжества, — сердито стал возражать отец-основатель. — К тому же князь обещал провести спланированные мною мероприятия для заселения окрестных полей жаворонками. Но дело даже не в этом. Дело в том, что так уж сложилось традиционно — именовать людей, рано ложащихся и рано встающих, жаворонками, а утренних засонь — совами. Не нам ломать эту традицию.

— Но ведь это чистой воды демагогия! Именно что и надо ломать традиции! Само наше дело носит по-своему революционный характер. За такими княжествами, как наше, стоит великое будущее. А ведь в слове «зарянка» встаёт заря новой жизни. Если мы поклоняемся заре, сам Бог велел нам называться — княжество Зарянки.

— О Господи!.. Хорошо, изложите требования ваших прав автономии на бумаге и дайте мне, а я передам князю.

— Всё уже изложено. Вот текст нашего обращения, — сказал сотрудник Столярова и выложил перед Ревякиным стопочку исписанных от руки страниц. Могли бы и отдать на компьютер, тоже мне, эритакусы в тапочках!

— Хорошо, я ознакомлюсь. Это всё?

— Всё, не смеем вас больше задерживать накануне такого важного события, — сказал Столяров, с улыбкой поднимаясь со стула.

— Какого события? — вздрогнул отец-основатель. — Вы имеете в виду свадьбу? Она отменена.

Проснувшись в это утро, Василий Васильевич Чижов первым делом поморщился, обоняя бражный настой запахов, оставшийся от Полупятова, а затем улыбнулся, вспоминая, сколько великих и необыкновенных событий произошло вчера, в Страстную Пятницу. Пеший ход от дома до вокзала, езда к отцу Николаю, встреча с гигантским левриком, поездка верхом на убийце президента Кеннеди, вынос плащаницы, вечерние беседы с батюшкой, грабительский налёт Ельцина и Клинтона, пожар, потушенный Полупятовым, ночное стояние на коленях перед храмом... Последнее вспоминалось с особеннейшим теплом. Больше часу выстояли они, шепча молитвы и кланяясь церковным дверям. Потом отец Николай открыл храм, зажёг там одну свечу перед Тихвинской, поставил раскладной аналой, на который положил Библию и крест, облачился и, накрыв голову коленопреклонённого Василия епитрахилью, отпустил ему все грехи. Такой исповеди и отпущения ещё никогда не было в жизни Чижова, да и мало какому верующему человеку доведётся когда-либо пережить подобные торжественные мгновения. Словно они, Василий и отец Николай, не подверглись нападению грабителей и не были уничтожены Ельциным и Клинтоном, а напротив того — победили супостатов, низвергли их в пучины адские, ликуя, аки победители, во имя Христово.