— Вот он сейчас кокнет меня, и будет вам фарс, — вслух вымолвил Василий Васильевич, не на шутку перепугавшись направленного на него пистолетного взгляда. Ещё он успел подумать о том, что и пускай Белокуров убьёт его, нажав на свой белый курок, пускай не будет фарса, а будет трагедия, как на Чёрной речке.

Грохнул выстрел, пуля шпокнулась в ствол берёзы высоко над головой Василия Васильевича, метрах в трёх, должно быть. Всё по-прежнему сохраняло статус фарса. Обманутый и неубитый историк Чижов оторвал спину от ствола берёзы и зашагал в сторону автомобиля, из которого в него только что стреляли. Белокуров уже вылезал.

— Погодите, — сказал ему Чижов. — Посчитайте шаги.

— Зачем это? — удивился главный редактор «Бестии».

— Прошу вас.

— Ну, хорошо. Один, два, три... — он пошёл к берёзе, а Чижов сел на его место и взял у Тетерина пистолет.

— Это его или ваш?

— «Стечкин», именное оружие моего покойного отца, — ответил Тетерин. — Калибр — девять миллиметров. Бьёт без промаха.

— Сколько шагов? — крикнул Чижов Белокурову, который уже стоял, прислонясь к берёзе спиной, высокий и солидный главный редактор известного газетного издания, в красивом плаще оливкового цвета.

— Тринадцать, чёрт возьми! — крикнул он в ответ Чижову.

— И у меня тринадцать, — вздохнул Чижов. — Шаги у нас одинаковые.

Он высунул руку из окна машины и внимательно прицелился сначала в живот, потом в голову Белокурова. Он хорошо видел бледное лицо своего некогда любимца, а теперь врага. Оно выражало тревогу. Неужели надобно убить этого человека?

— Полегче! — сказал Ревякин. — И впрямь застрелишь!

— Не убий, — добавил Тетерин. — Да и вообще, пожалей его славного малыша.

— Ладно уж, — тяжело вздохнул Чижов, — фарс так фарс! Сим прощаю Белокурова, бестию!

Он резко подбросил руку и выстрелил вверх, прямо в небо. В следующий миг лицо Белокурова окрасилось красным, и главный редактор «Бестии» рухнул ничком в траву, присыпанную снегом.

— Что такое! — испугался Чижов. — Не мог же я попасть в него!..

Он выскочил из машины и бросился бежать по трём цепочкам шагов — двум своим и одной белокуровской. Подбежав к Белокурову, резко перевернул его на спину. Всё лицо главного редактора «Бестии» было в кровавом снегу, кровь продолжала хлестать из обеих ноздрей.

— Борис! — крикнул Василий Васильевич в отчаянии. — Хватит дурить!

В конце мая Николай Прокофьевич получил письмо, адресованное Борису, и, вскрыв его, прочитал следующее:

«Здравствуй, мой дорогой и единственный! Представляю, как ты сейчас горько улыбаешься, прочтя это обращение, но я повторяю: мой дорогой и единственный! То, что я совершила, не заслуживает никакого прощения, и я понимаю, как мерзко выглядела в глазах — твоих, Николая Прокофьевича, твоего друга или знакомого. Кстати, кто он и почему я раньше не знала его? Да, мне нет прощения, но я всё-таки надеюсь, что ты прочтёшь моё письмо до конца и постараешься понять меня. Боря! Я сама не знаю, что со мной случилось! Сейчас, вспоминая всё произошедшее, я понимаю только одно: я провалилась в какой-то чёрный квадрат Малевича. На меня чем-то воздействовали. Это была не я! Понимаешь ты это, родной мой?! Ведь ты знаешь, как я любила тебя. Разве я могла снюхаться с тем противным американишкой? Нет, нет и нет! И я ещё раз говорю себе и тебе: то была не я! И то, что случилось со мною после нашей роковой встречи и развязки при пистолетах, лишнее подтверждение тому, что я попала в чёрный квадрат. И чудо, что мне удалось из него выскочить. Когда после автомобильной аварии я попала в больницу с переломами обеих ног и тазобедренного сустава, я сразу стала никому не нужной, и этот грязный мистер Браун улепетнул в свою Америку, ни разу не навестив меня и лишь передав письмо. Прощальное, видите ли! Ты только представь себе это гадство! Только теперь я чётко осознаю простейшую истину — это Бог спас меня, поломав ноги и тазобедренный сустав! Только попав в автокатастрофу, я смогла выскочить из чёрного квадрата и тем самым спастись. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Боже! Как я скучаю по тебе, по Серёже, по Николаю Прокофьевичу. Да, не только по Серёже, а и по тебе, и по Николаю Прокофьевичу, хотя представляю, какими словами он чехвостит меня. И за дело! Заслужила и ненависть, и презрение, тут ничего не поделаешь. Я обожаю тебя, Боря! Я тоскую по тебе! Я люблю всех вас троих, моих дорогих Белокуровых — старшего, среднего и младшего! Хотя бы глазком увидеть вас! А ходить-то я смогу теперь очень и о-о-очень нескоро! Так что лучше тебе забыть меня, дуру проклятую. Выйду из больницы — буду хромая. Может быть, на всю жизнь хромою останусь. Но может быть, сердце твоё дрогнет и ты придёшь ко мне, любовь моя, сердце моё! Я так хочу обнять, прижаться к вам, родные мои! Слышите ли, как воет и скулит моя измученная, изломанная душа? Люблю, люблю, люблю тебя, Боря! Твоя многогрешная Белокурва».

Несколько дней Николай Прокофьевич думал над этим письмом, чувства боролись в нём, и, в конце концов, он отправился в ту больницу, в которой лежала Тамара. Один, без Серёжи. Он нашёл Тамару и впрямь в плачевном состоянии, всю подвешенную на растяжках, в палате довольно чистенькой, но всё равно скверно пахнувшей. Увидев его, она удивилась и, кажется, перепугалась.

— Ну, здравствуй, — сказал он, садясь на стул. — Я получил твоё письмо и прочёл его.

— А почему вы, а не Боря? — спросила она тихо.

— Он умер, — жёстко произнёс Николай Прокофьевич, полагая, что имеет полное право на эту жестокость, ибо уже твёрдо решил простить «многогрешную Белокурву». Ведь должна же быть у Серёжи мать, если не стало отца.

— Умер? — спросила она. — Я не понимаю. Почему умер?

— Он не выдержал всех переживаний. У него случилось обширнейшее кровоизлияние в мозг. Поскольку мы в то время находились в российской глубинке, в глуши, нам не удалось спасти его. Там счёт шёл на минуты, а потребовалось более часа, чтобы доставить его в ближайшую хоть сколько-нибудь сносную больницу. С Серёжей всё в полном порядке. Только скучает очень по тебе и по отцу. Я вот принёс тут кое-что из еды и фруктов для тебя. Буду приходить. А когда выпишешься, будешь жить с нами. Я пошёл.

...Теперь прошло уже больше года с того дня, как не стало главного редактора газеты «Бестия». Тамара не обманула, живёт дома, в Москве, с сыном и отчимом своего покойного мужа. Она даже вновь взяла фамилию Белокурова и пытается выпускать газету Бориса Игоревича, хотя пока что у неё не очень клеится и за всё время вышло два весьма чахлых номера. В выходных данных Тамара пишет: «Главный бестиарий — Сергей Белокуров», имея в виду Серёжу, которому недавно исполнилось четыре года, и он, конечно же, мало принимает участия в издании. Но когда вырастет — всё будет принадлежать ему.

Николай Прокофьевич сильно сдал, чаще прежнего жалуется на жизнь, и будет очень обидно, если следом за средним Белокуровым не станет и старшего. Сергей Михайлович Тетерин пытался свести с ним свою матушку, Людмилу Петровну, но тщетно. Они оказались очень разными людьми. Дважды она была вместе с сыном в гостях у Белокуровых и много прекрасных слов сказала о покойном Борисе Игоревиче.

Тетерин больше не практикует в качестве черепослова у новых русских питекантропов. Он дал зарок не связываться с ними, и даже не потому, что ему пригрозили сами же питекантропы. Одному из них показалось, что у какого-то хренолога в банке компьютерных данных хранится вся его бесценнейшая черепушка. Он прислал к Тетерину своих людей, и те изложили Сергею Михайловичу просьбу своего шефа уничтожить плоды деятельности частной краниологической лаборатории. Его даже насильно возили для переговоров сначала куда-то в центр, потом куда-то на Кунцевскую, потом на Юго-Запад, но всё в итоге обошлось благополучно. Его отпустили, и он поклялся не иметь больше дел с черепами лучших людей нынешней России. Правда, и в комиссию по исследованию останков царской семьи Сергея Михайловича тоже не взяли, и он остался не у дел. Впрочем, он нисколько не жалеет ни о чём, хотя и возмущается работой комиссии, а главное — самим фарсом захоронения этих, как он говорит, «якобы царских костей». Зато он частенько ездит в Тверскую землю и наведывается к отцу Николаю Ионину вместе с историком Чижовым, многие идеи которого ему показались близкими, и они даже собираются писать вместе какую-то книгу. Конечно же, о неповторимых особенностях России!