— Не уверен, но вполне мог быть и он. Вы смотрели фильм «Её звали Никита»?

— Смотрел. Да, и я, кстати, тоже думал тогда о Чикатило. Боже!.. Одни ждут Человеколюбца, другие — какого-то Ч. Чёрта, должно быть.

— В том-то и дело, что все ждут какого-то Ч. Самые счастливые ждут Человеколюбца Христа, другие — чуда, третьи — просто чего-нибудь, четвёртые — чада, пятые — человека, шестые — чеченцев, а есть и такие, которые ждут чёрта, Чикатилу, чародеев, чудищ...

— Вы, я вижу, крепко вляпались в эту чесоточную Ч-философию.

— Втянуло. Еле спасся.

— А заодно и сына моего спасли. Тьфу ты! Опять мы на «вы» съехали!

— А, может быть, останемся на «вы»? Так хорошо! Давайте, я буду называть вас Борисом Игоревичем, а вы меня — Сергеем Михайловичем.

— Согласен. Тогда надо будет выпить на брудершафт наоборот. Действительно есть некое очарование в именовании друг друга по имени и отчеству. Когда я приехал впервые в гости к Льву Николаевичу Гумилёву, то, представляясь, назвался Борей. Он сразу лукаво сощурился: «Еврей?» Я говорю: «Почему еврей?» «Да ведь только они друг друга так называют — Изя, Мотя, Боря, а у русских положено звать друг друга по имени-отчеству». Хороший был человек Лев Николаевич. Царствие ему Небесное.

— Надо же! Вы и с ним были знакомы!

— Да, печатал отрывки из его работ в «Бестии», когда она была ещё «Курком». Так, нам главное — не пропустить поворот. Судя по схеме, оставленной мне князем Жаворонковым, мы к нему уже приближаемся. Там указатель должен быть — большая жестяная птица.

— Если её ещё не стырили, — усмехнулся Тетерин. — Кстати, вот ваши жаворонки, к которым мы так устремляемся. Тоже, небось, с тараканами в головах, не лучше этих чудаков на букву Ч. Такая же заум синрикё.

— При чём тут заум синрикё?

— При том. Только бы увести куда-то очередной бредовой идеей. Сукой асахарой, демократией, броском на юг. А эти — жаворонками. Почему жаворонками? Чем, к примеру, хуже тетерева?

— Это потому, что вы Тетерин?

— Ну не тетерева. Соловей, к примеру. Чем плох соловей? Самая знаменитая певчая птица и уж побольше символ России, чем жаворонки. Курский соловей, алябьевский. Если великий поэт, то — соловей России.

— Пушкина-то как раз солнцем поэзии называют.

— Пушкина... Ну всё равно. Соловей ничем не хуже жаворонка, а по ночам поёт. Всю ночь поёт, с вечерней зорьки до утренней. И рыба ночью не спит. И многие звери. Почему надо брать пример только с одних представителей живой природы? Кстати, Пушкин, кажется, тоже по ночам писал. И Достоевский. Нет, я лично не смогу с жаворонками ужиться. Сдались мне эти жаворонки! Отвезу вас и уеду. Не знаю только, надо ли мне вообще прятаться от священного Ч. Может, оно меня и в Жаворонках настигнет. Раз оно повсюду, куда ни глянь. О! Эта, что ли, птица?

— Она самая. Сворачиваем. От неё ещё десять кэмэ.

Свернув на просёлочную дорогу, Тетерин снова подивился тому, как за какие-нибудь три часа ему удалось сбить сон. Он чувствовал себя бодро и весело, даже несмотря на мрачные беседы о мёртвой России. Ещё он удивлялся тому, как его мотает — только что с трудом вылез из Ч, и вот уже лезет в Ж, в жаворонство, которое, судя по всему, хрен редьки не слаще. Глядишь, и там придётся кого-нибудь шарахнуть по черепу, чтоб образумился. Вот тебе прикладное черепословие. Точнее, рукоприкладное.

Ему захотелось рассказать Белокурову о своём открытии в области русского черепа, но тут он обнаружил, что Белокуров задремал. По-видимому, позволил себе расслабиться, когда вырулили на финишную просёлочную. Пришлось Тетерину в одиночестве размышлять о том о сём, а больше ни о чём. Так он проехал наречённые Белокуровым «десять кэмэ» и, выехав из тёмного леса, увидел впереди широкое поле, лишь слегка подернутое предрассветным тусклым сиянием, а вдалеке за полем — дома и высокий дом-дворец, слева от которого виднелась какая-то стройка. Чем ближе «мыльница» приближалась к конечному пункту путешествия, тем сильнее пахло чем-то неприятным — серой, что ли? Серой и илом.

Машина поднялась на пригорок, и Тетерин увидел там, где разворачивалась стройка, некие разливы чёрного цвета.

— Ч, что ли, разлилось тут? — усмехнулся он.

— А? — мгновенно пробудился Белокуров.

— Я говорю, у них тут потоп какой-то чёрный. Не иначе, как Ч разлилось.

— Не шути так. То есть не шутите.

— Да ладно, мы же на брудершафт наоборот не пили ещё. Куда подъезжать будем?

— Вон к тому дворцу. А кстати, какой-то мужик идёт.

Княжество окружал сравнительно невысокий забор, состоящий из кирпичных башенок и металлических прутьев. У ворот возвышалась будка стражи, из которой вышел человек внушительных размеров и приблизился к остановившейся машине.

— Привет жаворонкам! Совы прилетели, — как можно развязнее произнёс Белокуров, открывая окно машины.

— Здравствуйте, ваши документы, — вежливо попросил страж, правда, удовольствовался паспортом Белокурова, который пояснил:

— Мы по приглашению князя и княгини. Редакция газеты «Бестия», в которой пропагандировались идеи вашего княжества. Не читали?

— Читал Нам раздавали. Проезжайте. Князь за границей, а княгиня тут. Только у нас бедствие. Чуете, воняет как? Хоть цветы выноси. Подземные грунты попёрли.

— Какие ещё грунты?

— Там пещера у нас, так ночью из неё вытекло чёрное что-то.

— Посмотрим. При нас тут специалист по всяким таким чрезвычайным происшествиям.

Белокуров подмигнул Тетерину, нарочито выделив голосом слово «чрезвычайным». Тут Сергей Михайлович снова почувствовал себя каким-то персонажем, с которым творят что хотят. Уж не издевается ли над ним Белокуров?

Ворота открылись, машина въехала в княжество, в которое пока ещё можно было попасть без виз и загранпаспортов. Дома справа и слева проплывали добротные, некоторые о двух этажах, но в основном одноэтажные. Лишь в одном доме горело окно. Зато в четырёхэтажном здании дворца зажглось пять или шесть. Из подъезда навстречу гостям выходили люди. Двое — такие же, как привратник, высокие и широкоплечие. Один — обыкновенный.

Тут у Тетерина челюсть отвисла, и он пуще прежнего почувствовал себя персонажем какой-то глупой книжонки. Этот обыкновенный, приближаясь к ним, выхватил из-за спины не что иное, как арбалет, но удивительно было даже не это, а то, что он тоже был Белокуровым. Двое спутников, вытащив из карманов пистолеты, направили их на несчастную «мыльницу». Приезжие совы были окружены и поставлены на прицел. Тетерин взглянул на Белокурова. Тот выглядел обескураженным. Наружный Белокуров, арбалетчик, всё же слегка отличался от него — не такой толстый и без усов.

— Всем из машины! — скомандовал безусый Белокуров.

Тетерин и усатый Белокуров подчинились.

— Руки вверх, совы! Руки за голову!

— Тогда уж не руки, а крылья, — заметил Тетерин, нехотя поднимая свои совиные крыла за голову.

— Я те ща дам крылья! — рявкнул один из телохранителей безусого Белокурова, тыкая Тетерина пистолетом в ребро и начиная обыскивать. Именной пистолет генерал-майора ВДВ Тетерина перекочевал в руки арбалетчика. — На землю! Ничком! — продолжал распоряжаться телодвижениями Сергея Михайловича громила. Падая от болезненного тычка в поясницу, палеоантрополог заметил, что пистолет Белокурова усатого тоже достался Белокурову безусому.

— Приехали, блин! — проворчал Тетерин, укладываясь ничком на холодную твёрдую землю.

— Так вы и есть отец-основатель? — раздался голос Белокурова. — Мне князь говорил, что я похож на вас. Теперь я вижу, и впрямь сходство изумительное. Только вы худощавый и без усов. Я — Белокуров, главный редактор газеты «Бестия».

— А кто это с вами? — спросил отец-основатель.

— Знаменитый палеоантрополог Сергей Михайлович Тетерин, лучший специалист по разного рода раскопкам, — отвечал Белокуров.

— Можно встать? — спросил Тетерин.

— Извините, — пробормотал громила, помогая Сергею Михайловичу подняться с земли. — Ошибка получилась.