Там смешалось все на свете. И стыд, и желание посмеяться, и любопытство (ой, как прикольно), и (что больше всего взволновало меня) восхищение. Мной, наверно. Да, мной, точно. Тут же нас двое, значит мной! Не самой же собой.

Поржать — победило. Мы закатились так, что весь класс повернулся к нам с очешуевшими рожами. Кое-кто даже привстал. Еще бы, такое шоу, Бес смеется. Я и сам карем сознания понимал, что это не совсем в моем стиле, но ржачь меня просто не отпускал. Смех Динь звучал колокольчиком, оправдывая ее прозвище, мой, видимо, ржавой фанфарой. Зато никакой паники на любимом личике. Я точно, рыцарь, мать его.

Потом мы пошли в деканат. За нами увязалась группа поддержки- Ворона, оба Шуйских, Натали и, что меня удивило очень, Строганова. По дороге трепались о том, о сем. Возле двери в деканат все, словно стадо, остановились. Я толкнул дверь и озвучил цель прихода секретарю. Тот понятливо кивнул и попросил подождать.

Спустя минут пять, которые стоили моей козявке потере большого количества нервных клеток, к нам вышел замдекана.

— Приветствую. Данни. Данна, — два кивка, девочкам и мальчикам, — Лакри — отлично.

Он протянул экзаменационный лист с печатью Динь, она его взяла и уставилась как на слиток золота.

— Бессонов- максимально отлично, — мне тоже был вручен листок с печатью, я на него уставился как на чудо, позволявшее мне никогда больше не произносить — Габуния Тамара Бадриевна.

Замдекана кивнул и ушел в кабинет. А тут, в коридоре началось. Динь, очнувшись от ступора, защебетала и заметалась от Вороны к Федулу, потом разом обняла Натали и Ирину, потом свою порцию объятий и восторгов получил Гошка. Потом они все разом обнялись. Ирина, кстати, тоже. И все запищали, заверещали, запрыгали, засмеялись.

Тогда я и подумал, что у меня друзья не такие. В моем случае, меня бы крепко стукнули по плечу — минимум, или приобняли по медвежьи — максимум. У меня было два друга — капитан команды-соперника по хоккею, мой партнер в делах — Генрих фон Штраубе (суперарэ) и Вася Волконский (ВВ- его прозвище), старый приятель еще с начальной школы, играющий в моей пятерке на льду (дитари).

Я стоял в сторонке и смотрел, как рыжие локоны тиби мечутся от одноклассника к однокласснику и чего-то ждал… Она не подвела меня, моя девочка.

— Марк, — с визгом восторга, она понеслась ко мне, расставив руки и влетела прямо в мои объятия.

Вот чего я ждал. Обнял ее, поднял и покружил немножко. Я мог бы и множко, но тогда я не отвечал бы за свои порывы. Вот честно, вы когда- нибудь держали в руках предмет своего обожания, который ни сном, ни духом о ваших чувствах? Нет? Попробуйте. Это казнь какая-то есетинская.

Она крепко обнимала меня за шею и прижималась всем своим изумительным телом. Я почувствовал все, и грудь и живот и бедра и даже ноги. Сейчас в моих руках было то, чего я так желал. А я так…покружил немножко и отпустил.

— Марк, поздравляю тебя! Максимально отлично, это же чистая победа! — она пищала от радости за меня?

Ощущение было новым и… я не мог объяснить себе каким именно. Меня воспитывали в эмоциональной строгости. Я никогда не видел подобного проявления радости за меня ни от кого. Это задело меня сильно, но я постарался не показать своих горячих чувств. Динь смотрела на меня и, клянусь, все понимала, потому что в ее глазах я увидел тепло и совсем не унизительное сочувствие. Если бы это была не она, я бы рассердился. Но, моя тиби смотрела ПРАВИЛЬНО. Так я понял разницу между жалостью и сочувствием.

Динь смотрела на меня такими глазами, которых я еще никогда не видел. Если бы не толпа одноклассников, я бы плюнул на всё и Динь была бы уже прижата к стене, а я… Я разумно не стал додумывать.

— Ты голодный? — вот этот ее вопрос, вкупе с очуменно- нежным взглядом, добил меня окончательно.

Не припомню, чтобы кто-то задавал мне такой вопрос. Если только в самом нежном возрасте. В поместье отца меня просто пригласили бы к столу. Вышколенный лакей занялся бы своими прямыми обязанностями и менял тарелки под моим носом. И его вряд ли интересовало бы, голоден я или нет. Отец не морочился подобными мелочами, открыв мне траст баснословно огромного размера (правда, он для начала убедился, не прокучу ли я его) и считал вопрос закрытым, поскольку такой большой и самостоятельный мальчик как я, в состоянии купить себе обед. Были, конечно, девочки из Сордида Локо, но в понятие «голоден», они вкладывали совсем другой смысл, имея в виду голод сексуальный. Поскольку, в моей холостяцкой берлоге еды отродясь не было, я заказывал еду из ресторанов, и конечно по телефону при заказе меня как-то не спрашивали, голоден или нет. Генрих, мать его, Штраубэ, мой окаянный друг, всегда говорил так.

— Пойдем пожрем, Марчелло.

ВВ (Васька Волконский) говорил так.

— Где у нас тут приличный хавчик?

И все. А Динь… Я нервно сглотнул, глядя в дорогие, любимые глаза. Динь отозвалась еще более нежным взглядом и вдобавок, взяла меня за руку своими теплыми пальчиками. Нет, ребята, плакать я точно не буду!

— Я голодный! — я был несказанно признателен Вороне, что он прервал поток моего сознания и не дал разрыдаться от проявления искренней заботы Динь обо мне.

Все загалдели согласно, и было принято решение пойти и перекусить всей нашей безумной компанией.

— В «Бонэ»? — Ирина достала телефон, показывая, что готова заказать столик в этом модном и дорогом местечке.

Парни скуксились. Ну что там дадут? Фондю из морских водорослей? Листик салата? Финик с икрой? И в этот момент рядом с нашей шайкой нарисовался парень из параллельной группы. Карамышев, кажется. Моя Динь, отцепила от меня свою лапку и бросилась к парню.

— Сережа! Привет! — сияла улыбкой моя девочка, а я закипал как чайник.

Это еще что за Сережа такой?

— Привет, — кивок и белозубая, открытая улыбка для Динь, — Привет, — всем остальным и традиционное рукопожатие с мужской частью собрания.

— Мы хотим поесть пойти. Ты с нами? — удивила меня снова стерва Строганова.

— Супер! В пельменную? — за это я готов был его избить чуть менее сильно, чем хотел раньше.

— Да! — на удивление стройным хором проорали парни.

— Ой, и правда, пельмешки хочу! — Динь активно поддержала нас.

— Почему нет? — Ирина меня пугала.

Ну, мы и отправились. Удивляло, что Карамышев как-то легко вписался в нашу группу, не отсвечивая и мило беседуя с Гошкой Шуйским. В моей голове снова завозились мысли неясного свойства, связанных с даром тиби. Но, я отвлекся на юбку Динь…

Она шла впереди меня под руку с Натали и я имел возможность любоваться на ее походку, ножки, попку. Школьная юбка идеально облегала ее бедра. При ходьбе юбка, слегка расклешенная к низу, очень эротично приподнималась красивыми складками, обнажая в такт шагам ее ножки то одну, то другую. Тик-так, тик-так. Я тряхнул головой, отгоняя от себя фантазии. Я есть иду! Жрать! Пельмени!

На входе в раздевалку на нас налетел Ильич. Округлив глаза, он уставился на нашу пеструю компанию и вопросил.

— Вы на экскурсию? Или в Сордида Локо? Мне готовиться всю ночь собирать вас по кабаками или по полицейским участкам?

— Илья Ильич, мы в пельменную. Все чинно и благородно, — ответила Пушкина за всех нас.

— Уф, — Ильич сделал вид, что утирает со лба пот, — Ну, в таком случае, приятного аппетита.

Все попрощались, а я задержался. Надо было поблагодарить Ильича за Динь. Это было не обязательно, но я, после слов Хворостова о Вороне, понял, что вовремя сказанное слово станет впоследствии огромным богатством. Нет, не золотом. Но, сокровищем гораздо более ценным, чем грязный металл.

— Илья Ильич, — он приостановился и посмотрел на меня, — Спасибо.

— Марк? — он начал догадываться.

— Спасибо. За Динь. За все.

Тот постоял немножко, стараясь сдержать лицо. Он был тронут. Наверно, впервые услышал от меня что-то кроме глумливых бредней.

— С тебя бутылка шмурдяка, Бес, — я облегченно выдохнул, зная, что теперь не придется размазывать розовые сопли слов о моей горячей благодарности этому классному мужику.