Они понятия не имели, что Ярость ждала, охотилась... строила планы. До тех пор, пока не представилась возможность, но было уже слишком поздно.

Когда Ярость стояла в стороне и была сыта по горло планами, которые слабаки считали достаточно разумными, что-то по-настоящему зловещее пронзило тело Ярости, вытаскивая мрачную душу на поверхность.

Изнуряющая жара, которая окружала Ярость, пока машина стояла на холостом ходу в стороне от женщины, греющейся на солнце, только усиливала безумие до непреодолимого уровня, подпитывая гнев и гарантируя, что никто не сможет спасти эту женщину.

План Гнева был жалок.

Ярость не смогла сделать ничего хорошего.

Даже эта глупая самоуверенная Печаль пыталась вмешаться. Она пыталась спасти то, что Ярость жаждала разрезать так глубоко, почувствовать тёплую кровь, льющуюся из тела этой женщины, гарантируя, что не будет никаких шансов, что она выживет.

Не сейчас.

Никогда.

Ярость больше не выжидала.

Ярость закончила охоту.

Ярость была готова почувствовать, как тёплая кровь пропитывает плоть зла.

Время пришло.

***

Время пришло.

Сожаление почувствовало перемену.

Горе почувствовало злость, витающую в воздухе.

В конце концов, осталась только Печаль. Не чувствуя то, что было раньше, но видя, какими злыми были намерения в отношении добычи, на которую охотились из тени.

Печаль пыталась исправить вышедшую из-под контроля силу, которую Ярость взбудоражила по пути из ада. Печаль поспешила, но она всё ещё чувствовала укус Ярости. Но даже то, что она сделала себя уязвимой для того, кого пыталась спасти, это ничего не исправило.

Было слишком много боли.

Слишком много воспоминаний — тех, которые так долго сопровождали Сожаление, тех, которые, в конце концов, всё разрушат.

Всё вышло из-под контроля. Не только Сожаление. Ох, оно было сильнее, чем когда-либо.

Печаль сжала кулаки, когда на лице Ярости появилась злобная усмешка, и было достаточно одного взгляда на женщину, греющуюся на солнце, чтобы понять, насколько всё плохо.

Ох, время действительно пришло.

Пришло время ухватиться за этот скрытый кусочек надежды и впервые почти за десять лет молиться о помощи.

Именно тогда Печаль услышала шёпот Сожаления. Услышала всё, вспомнив женщину, стоящую возле клиники с рукой на своем животе, и поняла, что Сожаление было право.

Однако именно Страх схватил телефон с сиденья и сделал звонок, который, по общему мнению, должен был быть сделан — всё это время, следуя за Яростью на расстоянии двух машин. Печаль гордилась тем, что заранее убедилась в том, что Скорбь знает, кому звонить, и украла информацию у того, кто хотел причинить вред женщине, греющейся на солнце.

— Торн, — прозвучал голос на другой стороне трубки.

Печаль попыталась ответить мужчине, но именно Отчаяние бросилось вперёд и, в конце концов, сделало это, сообщив мужчине пункт назначения. Когда мужчина повесил трубку, все молились, чтобы он не опоздал.

Потому что, если бы он опоздал, стало бы слишком поздно для всех.

И Надежда была бы потеряна навсегда.

Пайпер вернулась к работе.

Прошло почти три недели с тех пор, как она была там в последний раз — две недели с тех пор, как Мэтт напал на неё.

Я сказала ей, чтобы она не беспокоилась о «Тренде». Всё с ним будет в порядке, сколько бы ей ни понадобилось времени, но она хотела вернуться к своей нормальной жизни. Из эгоистических соображений я хотела, чтобы она подождала ещё чуть-чуть и вернулась на следующей неделе, чтобы мне не пришлось оставаться одной после визита к врачу. Я хотела поделиться новостью о ребёнке с кем-то, кто был в таком же восторге, как и я. Помчавшись домой, я совершенно забыла, что её там нет.

Для меня было шоком вернуться туда и остаться одной. Я хотела поделиться с ней новостью, но знала, что она не единственная. Только я не просто хотела рассказать об этом Торну, я отчаянно нуждалась в этом. Пайпер делала всё возможное, чтобы я не чувствовала его отсутствия, но я его остро ощущала. Как я могла этого не ощущать?

Ему нужно было время. Мне было больно, но я все понимала. Это понимание не отменяло того факта, что я нуждалась в нём, и что бы я ни говорила, мне было больно от того, что его нет рядом. Я нуждалась не только в его любви, но и в принятии нашего ребёнка. Я больше не сомневалась в том, что он может не вернуться ко мне, но всё ещё жаждала его. Мне просто нужно было набраться терпения, пока он не осознает, как вернуться.

Я разложила распечатанные фотографии крошечной горошинки, растущей внутри меня, на кухонном островке и улыбнулась, вспомнив УЗИ. Точнее, вспомнив момент, когда я услышала сердцебиение ребёнка. Я знала, что Торн почувствует те же целительные силы от этого звука, что и я, когда услышит его. В конце концов, оба наших сердца бесчувственно бились в течение всей жизни, пока они не встретились, и любовь, возникшая, когда они соединились, создала этот неописуемый маленький быстрый стук, который эхом отдавался в моём животе.

Я сделала то, что должна была сделать, то, что, как я знала, должно было быть сделано. Я попросила лаборанта передать мне мой телефон и подождать, чтобы я успела сделать запись этого прекрасного звука, а затем отправила его Торну с одним простым сообщением.

«Наша красота создала совершенную любовь».

Он не ответил.

Я не думала, что он это сделает.

Когда через полчаса в мою дверь позвонили, надежда вырвалась на свободу, и я поспешила ее открыть. Только, когда потянула дверь на себя, думая, что это Торн, я впустила дьявола прямо в свой дом.

— Какого чёрта ты здесь делаешь?!

Я подскочила от шока и повернулась, чтобы бежать, когда увидела мёртвые глаза, которые смотрели на меня, зная, что ничего хорошего от этого ждать не стоит. Но я была недостаточно быстрой.

К счастью, в то самое время, когда зло обвило когтями мою шею и сжало её, единственный человек, который мог спасти меня, уже получил звонок, который не только потряс его до глубины души, но и гарантировал, что он свернёт горы, чтобы добраться до меня вовремя.

— Стой! Ради всего святого, остановись!

Я слышу голос. Слышу мольбы. Чувствую отчаяние и боль в каждом слове.

— Ты ведь убьешь её!

Перед глазами пляшут чёрные точки. Легкие горят, отчаянно нуждаясь в воздухе, который удерживают руки на моей шее. Мои ногти царапают руки, душащие во мне жизнь. Единственное, что удерживает меня от подчинения тьме — это осознание того, что жизнь моего ребёнка зависит от того, буду ли я сражаться за нас обоих.

Я брыкаюсь.

Пинаюсь.

Борюсь изо всех сил.

Когда руки исчезают, я бросаюсь в сторону и откатываюсь, задыхаясь. Это выходит совсем не грациозно, я ползу на четвереньках назад, двигаясь настолько быстро насколько могу. Я разворачиваюсь, и шок окутывает меня, когда замечаю в своем доме двоих людей.

Присутствие одного из них меня не удивляет, в конце концов, я открыла дверь и впустила зло прямо внутрь. Однако я не понимаю, что здесь делает другой человек. Не после стольких лет.

— Почему? — хриплю я. — За что, Лондон?

Другой человек — Томас — начинает двигаться, но она блокирует его, бросаясь ему навстречу.

— Нет! — кричит Лондон. Я вздрагиваю. — Ты не посмеешь!

Я перевожу взгляд с одного на другого, потрясенная тем, что вижу. Моя сестра, которую я не видела много лет, является лишь оболочкой самой себя. Она даже отдаленно не похожа на ту яркую девушку, какой была, когда в наших мирах всё было идеально. Также она не похожа на женщину, которая была бы способна на то, через что заставила меня пройти, мучая годами звонками и сообщениями.