И я так чертовски рада, что сегодня вечером решила надеть красное кружевное белье, потому что я просто обязана проиграть это пари.

По другую сторону от «Хантинг Граунд», окутанного тенями и затерянного между столами, Злость туго свернулась в животе зверя.

Нет, не просто Злость. Сожаление тоже вышло на охоту среди этих теней.

Две противоположные эмоции сидели, безмолвно размышляя и игнорируя друг друга, в то время как война разворачивалась внутри них из-за того, чему они стали свидетелями. Только они могли понять причины.

Видите ли, один из них не всегда испытывал Сожаление, но другой так долго испытывал только Злость, что в глубоко похороненных воспоминаниях трудно было вспомнить время, когда было по-другому.

Один из них потратил годы на то, чтобы убедиться, что у женщины в чёрном, сидящей напротив, нет того, ради чего стоило бы жить. Новая сила ярости овладела им, пробежав по венам дьявола. За эти годы он многому научился. От слов, которые могли причинить самую жгучую боль, до действий, которые могли нанесли самый сильный удар.

«Нет, так не пойдет», — подумала Злость, и жгучая ярость окутала комнату красной дымкой. — «Так совсем не годится».

Затем сердитые глаза быстро и целеустремлённо переместились на другую сторону стола, на женщину в чёрном. Именно тогда, со Злостью, бурлящей в злобной душе, как признание того, что происходило между двумя людьми, рождался новый план.

Пока Злость разрабатывала план, как всё оживить и окутать воздух оттенком грязных намерений — Сожаление вспоминало.

Вспомнило, как много лет назад можно было найти счастье.

Вспомнило, насколько было приятно слушать женщину в чёрном, когда на её лице появлялось такое выражение.

Вспомнило, каково это, когда зло не отравляет воздух, а дьявол не контролирует его.

Сожаление вспоминало, а Злость планировала.

Сожаление ушло первым, освобождая место для Горя, которое вошло в игру. Горе, однако, могло оплакивать только те времена, когда всё было иначе.

Когда Злость была в аду, где злу было самое место.

Я откидываюсь на спинку стула, чувствуя, как тепло от вина разливается по моим венам. Первый бокал я опрокинула как стопку... и второй тоже. Теперь я просто расслабленно сижу. Больше никаких нервов, вызывающих панику. Хоть в Торне и есть сила, с которой надо считаться, он, несомненно, обладает чем-то таким, что заставляет меня чувствовать себя комфортно. Такое яркое сравнение с тем, что я чувствовала, когда приехала в «Хантинг Граунд».

Хорошо, что нервы перестали шалить, потому что, пока я потратила последние десять минут, пытаясь разобраться с бумагами, Торн показал одну из своих сторон, которую я никогда бы не подумала в нем увидеть. И я имею в виду не мужчину, который кричит о власти и превосходстве одним лишь своим взглядом.

— Может, ты просто прекратишь? Тебе все равно не удастся подписать их моей рукой, — говорю я ухмыляющемуся мужчине, кажется, уже в десятый раз.

Он снова зажимает кончик ручки между моими пальцами, его язык высовывается, перекатываясь по нижней губе, а в глазах пляшут весёлые искорки.

— Торн, — предупреждаю я, когда ручка быстро царапает по бумаге, создавая жирную букву «Т» между двумя моими пальцами.

— Ари, — шутит он, каким-то образом подсовывая ещё один документ рядом с первым.

— Может, ты просто остановишься и послушаешь, что я тебе скажу? Я говорю серьёзно, ты не сможешь поставить подпись моей рукой.

— Убери руку, и я буду слушать, пока подписываю.

— Ты даже сейчас меня не слушаешь, так что мы оба знаем, что и потом ты слушать не станешь. Неужели тебе так трудно позволить кому-то другому руководить?

Ручка движется, на этот раз отрываясь от страницы. Как можно спокойнее он кладёт её рядом с документами, разложенными на столе. Затем делает глубокий вдох, от чего кажется, что его тело увеличивается в размере. Когда он наклоняет голову и машет рукой, молча приказывая мне продолжать, я не знаю, как реагировать на внезапную в нем перемену. И могу ли я ему доверять? Я нерешительно наблюдаю, как он откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Его огромные бицепсы восхитительно натягивают рукава рубашки; я изо всех сил стараюсь игнорировать этот факт.

— Ты действительно внимательно собираешься меня выслушать или просто подпишешь бумаги, как только я пошевелю рукой? — я закатываю глаза, когда он пожимает плечами, изображая раздражение. — Ты безнадёжен. Ты ведь знаешь это, правда? — усмехаюсь я, наслаждаясь нашей шутливой беседой.

— Мне это уже говорили.

Подавленность в его голосе заставляет меня замолчать. За этим кроется какая-то история. И то, что я это замечаю, вынуждает меня захотеть притвориться, что мы не те, кем являемся на самом деле. Что я имею право знать, что это за история.

Но нет никаких нас. Мы просто развлекаемся. Щекочем себе нервы.

Так ведь?

Быстро двигая рукой, поднимаю бумаги, чтобы собраться с мыслями. Я сохраняю нейтральное выражение лица, не желая, чтобы он почувствовал, что я заметила перемену в его настроении. Но Торн уже вновь изменился и смотрит на меня, как будто ему весело.

Если бы мы были кем-то другими, я бы спросила его.

Если бы мы были кем-то другими, я бы сделала своей миссией то, чтобы это выражение и этот тон больше никогда не появлялись на его красивом лице.

— Хорошо, — шепчу я, прочищая горло. — Позволь мне начать с того, что я не собираюсь отказываться от нашей маленькой... сделки. Прежде чем я объясню это, — добавляю я, указывая на бумаги, которые прижимаю к груди, — я хочу, чтобы ты знал кое-что, что может изменить твоё мнение.

Три маленькие морщинки появляются между его бровями, когда он хмурится, глядя на меня. Больше он ничего не говорит; он даже не двигается ни на дюйм, продолжая пристально на меня смотреть.

Жар бьёт по моим щекам, но я не обращаю на это внимания, решив продолжить:

— Я понимаю, как заманчиво желать того, что ты не можешь получить, и то, что может произойти между нами, для тебя обыкновенный вызов. Я хочу быть откровенной. Я могу понять, по какой причине это может являться таковым, даже если ты в этом не признаешься. Но что я действительно не понимаю, так это то, что чувствую, когда ты находишься рядом со мной или даже в моих мыслях.

Я делаю столь необходимый вдох, и когда останавливаюсь, меня поражает осознание того, что его равнодушие исчезло. Он выглядит очень увлечённым каждым словом, которое я пытаюсь сказать ему с тех пор, как была заказана еда и выпито вино.

— Что? — выдыхаю я.

Его напряжённость заставляет каждое моё нервное окончание напрячься от осознания силы, которая от него исходит.

— Закончи, — требует он, выдавив из себя единственное слово. Тихо, но властно.

— Эм, ладно... на чём я остановилась? — бормочу я себе под нос, пытаясь вернуть свои мысли в нужное русло.

— Признание и понимание, — предлагает он, всё ещё излучая что-то, что ещё больше подтверждает эти эмоции, которые я не понимаю.

— Правильно. В общем, когда мы вместе, со мной что-то происходит. Я чувствую это. И знаю, что ты это видишь. Я совершенно точно уверена, что ты это чувствуешь. И я не против, если для тебя всё это всего лишь вызов.

Хмурые морщинки возвращаются. Отлично.

— И прежде чем мы перейдём к делу, хочу, чтобы ты знал, что я не против. Более чем не против.

Он раскрепляет руки, чтобы поставить локти на стол, затем наклоняется вперед и становится ближе — ну, настолько близко, насколько это возможно, когда между нами стоит двухместный круглый стол. Свет свечи от маленького стеклянного подсвечника делает черты его лица жёстче.