Райан вроде понимает, но пятилетнему ребёнку сложно представить что-либо, кроме своей семьи. Он знает о горстке других людей, но по бóльшей части жизнь Райана — это его мама и папа, Хейли, бабушка и дедушка, а теперь и дядя Креб.

Его живот снова сжимается.

— Что я могу сделать, чтобы это остановить?

Дядя Креб усмехается.

— У меня есть лекарство.

Одна из его рук скользит по матрасу к мальчику, оставляя грязный след. Она приближается к лицу Райана, как будто собирается погладить его, карабкается по его щеке и останавливается на его глазах.

Спальня становится чёрной.

— Ты мне доверяешь, не так ли? — говорит дядя Креб.

Что-то в странном запахе дяди успокаивает его. Вместо того, чтобы заставить Райана заткнуть рот или отстраниться, боль в животе смягчается от запаха.

— Да, — говорит он.

Дядя Креб не убирает руку с глаз Райана, но он чувствует, как вес дяди перемещается по кровати, как когда его мама наклоняется и щекочет его. Райан слышит шелест ткани, скользящей по коже, и его нос наполняется гипнотизирующей остротой.

— Всё в порядке, маленький Райан, — говорит дядя Креб. Он звучит так, будто отвернулся. — Не нужно бороться. Это тебя сразу вылечит.

Райан чувствует тепло, исходящее от его дяди, но не понимает, что происходит.

Что-то мясистое касается подбородка Райана.

— Ой, прости за это. Просто пытаюсь правильно прицелиться.

Звуки брызг наполняют уши Райана, и поток тёплого смердящего воздуха обволакивает его лицо.

— Широко раскрой рот, человечек, — говорит дядя Креб. — А вот и шоколадный поезд.

Райан паникует, изо всех сил пытаясь отвернуть лицо, несмотря на странную привлекательность богатой вони его дяди.

— Не будь таким — ты же хочешь, чтобы боли в твоём животе прекратились, не так ли?

Райан чувствует, как зажимает нос и открывает рот, чтобы не задохнуться. Что-то объёмное ударяет его по языку. Его желудок сводит, но когда аромат танцует вокруг его рта — грязный, грубый, мощный — боль в животе превращается в щекотку, такое же приятное ощущение, которое он испытывает, когда папа толкает его на качелях. Он впивается в колбасную гадость, волнение бушует в его голове.

Это лучше конфет! Лучше пиццы! Это заставляет его хотеть пробовать всевозможные новые и невероятные вещи.

Он сглатывает и высовывает язык ещё, но рука его дяди исчезает вместе с давлением на кровать. Он открывает глаза. Отрыгивает. Его горло наполняется чем-то нехорошим.

Он не может дышать, поэтому резко выпрямляется в постели, кашляя. Что-то тёмное слетает с его губ, как пуля, а затем по подбородку катятся более мелкие крупицы. Он снова может дышать, но чтобы убедиться, что все застрявшие частицы исчезли, он царапает ногтями язык. Его пальцы выглядят так, словно он обмакнул их в шоколадную пасту.

На покрывале между его ног лежит грязный самородок. Кажется, будто он светится, но этого не может быть.

Райан отшатывается, чувствуя запах того, что выпустил изо рта. Он такого же размера, как и его любимая мышка Ниппи, до того, как она заснула и не проснулась. Часть его хочет схватить грязный самородок и проскользнуть обратно в рот, и один за другим обсосать его грязные пальцы, но теперь, когда дяди Креба нет здесь, он задаётся вопросом, что сказали бы его мама или папа, если бы он это сделал?

Он прижимается спиной к изголовью и кричит:

— Ма-а-ам!

Несколько мгновений спустя его мама толкает дверь, одетая в длинную чёрную футболку до колен. Она похожа на привидение из одной из жутких видеоигр, в которую играет Райан: влажные волосы прилипли к её лицу, большие пристальные глаза и кожа, похоже, покрытая мукой.

— Что случилось, дорогой? — спрашивает она тише обычного.

— Меня вырвало. Я плохо себя чувствую.

— О, Райан, — говорит его мама. — Я думаю, что мясное рагу, которое мы ели вчера вечером, было плохим. Я тоже нехорошо себя чувствую.

Райан указывает на вещь на своей кровати.

— Всё в порядке, дорогой, — говорит она, шаркая к нему и держась за живот. — Мы очистим это и… ох, — она видит, что он извергнул. — Я думала, ты сказал, что… — её голос затихает, дыхание прерывистое. — Неважно, мы всё очистим и принесём тебе новое покрывало.

— У меня забавный привкус во рту, — говорит Райан.

Его мама качается, как будто она может упасть.

— Ладно, пойдём со мной, и мы тебя вымоем.

Райан ставит одну ногу на пол, и в животе у него булькает.

Комнату наполняют два отдельных, одинаково отвратительных звука.

Когда мать и сын смущённо смотрят друг на друга из-за несчастного случая с близнецами, Райан чувствует боль в затылке, как будто там что-то растёт. Он встаёт с кровати и следует за своей мамой из комнаты.

Он оглядывается на комок, которым его вырвало, и задаётся вопросом, как получить ещё?

Когда Джеймс просыпается, он сначала не может открыть глаза.

Наконец-то он настал — страшный день, годовщина — и Джеймс не думает, что у него есть силы противостоять этому.

Кому-нибудь ещё небольшие всплески реальности, которые он испытывал, могут показаться не связанными друг с другом. Можно было подумать, что он позволил чему-то достучаться до него, и эта вчерашняя встреча с Кребом была просто стрессом и игрой света. Несмотря на то, что его прошлое лечение подтверждало эти вещи, Джеймс не был уверен.

Теперь он задаётся вопросом, может ли его брат вернуться, даже если Джеймс не звал его? Опиум хорошо помог Джеймсу сократить количество посещений туалета и, следовательно, количество экскрементов, проходящих через дом. Он пришёл к выводу, что чем больше фекалий в его доме, тем ближе может быть его брат — но может ли это привести Шоколадника в его дом так же надёжно, как звать его по имени?

Неужели всё это просто паранойя мозга, страдающего от посттравматического стрессового расстройства, и может ли сегодняшний день пройти без происшествий?

«Может быть, это я — грёбаный Шоколадник?» — размышляет Джеймс.

Он открывает глаза. Над их кроватью висит прозрачный балдахин из крупной чёрной сетки, что всегда заставляет Джеймса вспоминать возбуждающие колготки, которые иногда носит его жена. Однако, видя одеяло сегодня утром, всё, о чём он может думать, — это ужасно грязные занятия любовью прошлой ночью и лицо его брата, смотрящее вверх из задницы Табби.

— Джеймс! — Табби зовёт из другой комнаты.

Она кажется слабой и напуганной; очень не похоже на Табби.

Джеймс вылезает из постели — недавно переодетый после сексуального инцидента — в нижнем белье и футболке Rammstein.

В коридоре, покачиваясь, стоит Табби.

Джеймс берёт её за руки, чтобы поддержать.

— Ого, дорогая. Тебе следует лечь.

Она прижимает руку к голове и говорит тихо.

— Мы оба больны, Райан и я.

— О, милая…

— Должно быть, это рагу. Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке.

— У нас был инцидент в его комнате. Я уже всё убрала.

— Ещё один?

Призрак ухмылки касается бледного лица Табби.

— Мы были как две пушки.

Джеймс старается не представлять это.

— Снова кровь?

— Не в этот раз. Но это больно, так что я предполагаю, что это пищевое отравление. Может, ты сможешь проверить, как там Хейли, и поиграть с нами в медсестру, если ты в порядке?

Этих слов было достаточно, чтобы у Джеймса закружилась голова.

— Конечно.

Табби проходит мимо него и возвращается в спальню.

— Мне очень жаль, Джеймс.

Его терзает чувство вины.

— Табби, не нужно извиняться за то, что ты заболела. Есть ли у нас в доме что-нибудь, что могло бы успокоить твой желудок?

Она останавливается перед тем, как дойти до кровати.

— Чёрт, нет, но это хорошая идея. Может, ты сможешь мне что-нибудь найти?

— Хорошо. Тебе нужен… тазик или что-то в этом роде?

— Нет, проблема в другом моём конце.

Джеймс подавляет гримасу.

— Если тебе нужно воспользоваться моим туалетом, просто сделай это, хорошо?