— Дом там, где есть шоколад, — говорит Креб, облизывая свои грязные губы длинным заострённым языком. — А у маминого шоколада восхитительный вкус.

Маленький мальчик почти выбегает из комнаты. Это всё его вина.

— Ты всегда плачешь и кричишь, когда мама и папа открывают тебе дверь. Мне не разрешают играть с тобой, и ты всегда грустишь. Как будто тебе больно.

Креб улыбается.

— Но мы ведь иногда играем, не так ли? Когда мы занимаемся Коричневой игрой?

Рот мальчика заливает слюной.

— Ты не должен был этого делать!

— Я сделал это для тебя, — говорит Креб, его яркие голубые глаза кружатся на лице. Он опускает ногу на пол, прижимаясь ботинком к слизистой середине какашки. Тело их матери подпрыгивает на пружинах кровати, когда его вес покидает матрас. — Боже мой, давно не ощущал земли!

Когда он поднимается на ноги, он возвышается над мальчиком.

— Что ты собираешься делать, Креб? — спрашивает он, теперь напуганный.

Креб стоит, пропитанный кровью и испражнениями своих родителей.

— Я позабочусь о том, чтобы мы могли быть вместе, дорогой брат. У меня есть тяга к коричневым вещам, и мне интересно, сколько их у тебя припрятано.

Мальчик дрожит.

— Ты мой брат. Ты не монстр.

— Почему ты так говоришь? — спрашивает Креб, уставившись от удивления.

Его челюсть открывается ещё больше, и его рот становится похожим на пещеру, подбородок и нижние зубы касаются пятнистой кожи шеи.

Мальчик думает, что мог бы втиснуть туда оба своих кулака, если бы попытался.

Когда Креб выходит вперёд, кажется, что он почти парит.

— Ты хорошо знаешь, дружище, что я могу делать, но, конечно, я не монстр. Я просто Шоколадник.

— Ты просто Креб, — говорит мальчик, его шок превращается в панику.

По правде говоря, Креб всегда казался кем-то бóльшим, чем его старшим братом. Он видел, как его брат делал то, чего он не мог делать; вещи, которые ему тоже нравились.

Креб плывёт вперёд, похоже, не идёт. Закрыв свой гигантский рот, он протягивает длинный ремешок, обмотанный вокруг его горла.

— Продолжай. Потяни его. Давай снова займёмся Коричневой игрой.

Маленький мальчик поворачивается, чтобы бежать. Однако на полу так много грязи, что одна босая нога попадает в груду дерьма, присыпанного стеклянными осколками. Он поскользнулся, взвизгивая, когда его лицо и руки ударялись о пол.

— Пойдём, — говорит Креб, когда мальчик перекатывается на спину. — Мы братья по крови. Я знаю, что тебе тоже нужен особый шоколад.

Мальчик хочет встать на ноги, но стекло попало ему в подошву. Он карабкается прочь на спине, используя руки и неповреждённую ногу, прокладывая путь через вонючие жижи.

— Я вычищу тебя прямо сейчас, большое спасибо, — говорит Креб. — Высосу весь твой шоколад прямо из источника.

Когда Креб протягивает руки, покрытые слизью, они, кажется, отрастили ногти настолько большими, что почти превратились в когти, окаймлённые бежевым шлаком. Хуже всего то, что его лицо представляет собой хищную гримасу, его глаза слишком широко распахнуты, его язык свешивается к подбородку, а его зубы — гнилая пустошь из зазубренных пиков и сломанных жёлтых обрубков.

Он больше не брат мальчика, Креб.

Он действительно Шоколадник, и его голос звучит влажно, когда он кричит:

— ДАЙ МНЕ СВОЙ ШОКОЛАД!

Внезапно ладонь мальчика жалит, и он хватается за то, что вонзилось в неё.

Шоколадник набрасывается, и мальчик протягивает найденный им острый предмет: длинный осколок разбитого зеркала.

Когда стекло вонзается в горло Шоколадника, мальчик понимает, что это просто его брат стоит над ним, это просто Креб, потому что нет таких существ, как монстры, и нет таких вещей, как Шоколадник.

Ливень крови хлестает из шеи Креба, течёт по руке мальчика и брызгает горячим на его лицо. Мальчик моргает от тёплого напора, в ужасе вытаскивая стекло обратно, что только удваивает пульсирующую жидкость.

— Креб, мне очень жаль, мне очень жаль, Креб, Креб, Креб…

Креб падает на брата, с его шеи на щёки и грудь мальчика струится медно-красный фонтан.

Прижатый к полу тяжестью Креба, мальчик слушает ровную струйку утекающей жизни своего брата и испуганный свист собственного дыхания.

Через некоторое время струйка замедляется, а затем окончательно прекращается.

Маклоу и Изабелле уже не в первый раз предстоит не спать.

Они сложили свои скудные пожитки в две сумки: прочный чемодан для гантелей Изабеллы, которые она таскала с собой на колёсах, и рюкзак, который нёс Маклоу. Несмотря на наличие минимального походного снаряжения, в котором они нуждались, его позвоночник напрягся, когда они шли.

Рэк — это глубокий туннель в скале, через который проходили поезда Сидона, идущие на юг, уходящие из города. Одна сторона обвалилась несколько десятилетий назад и теперь привлекает бездомных, наркоманов и людей, желающих повеселиться. Раньше Маклоу продавал таблетки на нескольких бесплатных вечеринках Рэка, но никогда не останавливался там на ночь.

Для них это был рискованный выбор, учитывая, сколько связей Маклоу предполагает у мистера Рэдли, но им нужно было какое-то место, чтобы продать последние рецептурные препараты Маклоу, пока их головы ещё на месте.

Сжавшись в углу обрушившегося туннеля Рэка, наблюдая, как горят бочки с разным мусором, а разные отбросы дёргаются, смешиваются и иногда танцуют, Маклоу и Изабелла лежали в двойном спальном мешке на твёрдой земле, а Изабелла ласкала Маклоу сзади.

Маклоу закрыл глаза, и к нему вернулось зрелище: усатый падает на землю с мокрой дырой на месте носа.

Словно читая его мысли, низкий голос Изабеллы шепчет ему в ухо:

— Зачем я убила их, Маклоу?

Маклоу ответил:

— Потому что ты испугалась, Из. И я тоже.

— Нет, не поэтому, — последовала пауза, а затем: — Но я не думаю, что больше смогу это сделать.

В полубессознательном состоянии Маклоу сказал:

— Да, сможешь. Ты должна. Для нас.

Утром, когда предрассветные лучи проникают в открытый конец Рэка, Маклоу просыпается от звука повышенных голосов. Он открывает глаза, выглядывает из потного гнезда их спального мешка и понимает, что лежит один. Изабелла больше не держит его в безопасности. Фактически, она встала на ноги примерно в десяти метрах от него, приставив свой недавно приобретённый пистолет с глушителем к подбородку старика.

— Сэр, не так ли? — говорит она, её лицо искажено гневом. — Назови меня так снова.

— О, нет… — стонет Маклоу.

Он вытаскивает из спального мешка свою ноющую тушу, утренний стояк сковывает его джоггеры.

Изабелла резко повернула голову, закрыв глаза. Она может быть чувствительной к комментариям о своей внешности, и этот старик явно перепутал её пол в неподходящий день.

Лысый, испуганный старый болван, одетый в вонючий серый пиджак и выцветшие брюки-карго, поднимает руки. Его челюсть отвисла, и он выглядит готовым заплакать.

Позади них, широко раскрытыми глазами наблюдает за ними небольшая группа потрясённых, неряшливых зрителей.

— Не вмешивайся, Маклоу, — говорит Изабелла, выплёвывая слова. — Этому морщинистому засранцу нужно научиться манерам!

«Дерьмо, — думает Маклоу. — Она сошла с ума».

— Милая, — говорит Маклоу, надеясь, что это слово скорее смягчит её, чем рассердит. — Ты не можешь позволить этому куску дерьма испортить тебе день, — он понятия не имеет, плохой ли вообще этот бедный старик, но он знает, что, когда Изабелла находится в нестабильном настроении, ей нужна поддержка. — Ой, и не переборщи, он этого не стоит.

Изабелла фыркает, пузыри слюны собираются по бокам её челюсти, словно у бешеного животного. Но при словах Маклоу её рука теряет напряжение. Она переводит взгляд с Маклоу на старика.