Маёльца словно окатили ведром холодной воды. Упругие струны усов сникли, придав ему скорбный вид.

— Да, Мастер, — Кирина и подумать не могла, что упрек в пьянстве так сильно заденет Бастета, однако он тихо вышел, бесшумно притворив за собою дверь.

Мастер тяжело откинулся на подушки.

— Капитан, будь так добр, вели принести вина. День обещает быть долгим.

Церсей вызвал официанта и опустился в кресло. Кирина, помявшись, последовала его примеру. Вскоре в дверь поскребся Стефф и, заметив в гостиной аёрнца, весь посерел от страха.

«Он теперь боится всех гарпий или просто не может отличить Гамаюна от Алконоста?»

Стефф водрузил поднос в центр стола, и Мастер поблагодарил его кивком. Юноша вылетел из апартаментов, едва не сорвавшись на бег.

— Это правда, Мастер? — Капитан склонил хрустальное горлышко бутылки над зазубренным тмиином. — Алконост действительно изъявил желание вступить в орден?

— Да, — коротко обронил Гамаюн.

— И что теперь будет?

— Он станет Небесным охотником, — скривился Мастер. — А его отец лишится наследника, которого готовил в правители почти тридцать лет. Меня поднял из постели вызов Гелиоса. Он вопил так, что звенели оконные стекла. Кричал, что это я надоумил его сына вступить в орден, — Гамаюн удрученно приложился к тмиину. — Я надеялся, что Гелиос лучшего мнения обо мне. Как он мог подумать, что такая идиотская идея принадлежит мне? — Церсей и Кирина слушали, не перебивая. — Совет Высоты экстренно собрался прямо посреди ночи. Вздорный поступок Алка всполошил не только Метеоров. Все Высокие Дома Аёрны связаны друг с другом. Когда чей-то старший сын становится Охотником, рушатся планы и прогнозы всех восемнадцати краев. В общем, последний раз такой переполох на Аёрне случался приблизительно тридцать лет назад, — Мастер невесело усмехнулся.

— И ничего нельзя исправить?

Гамаюн покачал головой.

— Вступление в орден — почетное право любого благородного аёрнца, которое стоит выше его обязательств перед семьей. Потому что Небесные охотники служат самой Аёрне, а она, как известно, превыше всего, — Мастер кинул кислый взгляд на синие бумаги. — Это копии писем, которые Патроны выслали Алку в ответ на его заявление. Восемнадцать страниц высокопарной белиберды о том, как все восхищены его самоотверженностью. И официальное послание Совета, которое гласит, что Алку надлежит вернуться на Аёрну для обучения и присяги. Похоже, Гелиос надумал заманить сына домой, чтобы силой вправить ему мозги. Однако на свою беду Алк достаточно умен, чтобы понимать это. Он сообщил мне, что намеревается воспользоваться еще одним незыблемым правом. В случае, если кандидат находится слишком далеко от Аёрны, он может пройти подготовку под надзором ближайшего Мастера и дать присягу ему. Догадываетесь, кому выпадет эта честь? — Гамаюн сокрушенно покачал головой. — Если присягу Алка приму я, Гелиос возненавидит меня еще сильней, разве только это возможно. Впрочем, у меня нет причин сомневаться в старом друге, — аёрнец помолчал и добавил тише, — Алк просто не понимает, что натворил.

— Поправьте, если я не прав, но у Алконоста еще есть шанс изменить свое решение, — заметил Капитан, — до тех пор, пока он не произнес клятву и не снял цветов своего Дома.

— Скорее Аёрна сойдет с орбиты, чем Алконост возьмет назад свое слово, — горько усмехнулся Мастер. — В этом он весь в отца. Гелиос вот уже тридцать лет верен клятве делать вид, что я для него пустое место. Я думал, что устроив брак между его сыном и моей племянницей, сумею смягчить его сердце.

Церсей поскреб когтями подлокотник.

— А вы не думали, что Алконост решил вступить в орден как раз из-за помолвки с Сирин? — осторожно осведомился он, следя за реакцией Мастера. — Я слышал, благородные аёрнцы иногда поступают так, чтобы избежать нежеланного брака.

Гамаюн прищурился.

— Ты намекаешь на меня? — усмехнулся он, еще горче прежнего. — Я бы никогда не нанес Метеорам такого оскорбления из-за какой-то незначительной интрижки. У Алка на Аёрне были именно такие — мимолетные романы, героини которых заранее знали, что он никогда не женится на них.

— Простите, — смутился Капитан, — мне не следовало доверять столь нелепым слухам.

— А разве я их опроверг? — горечь Мастера сменилась тихой печалью, в какую с долгими годами обращаются все сердечные бури. — Я лишь сказал, что сердце Алка никем не связано на Аёрне, потому ему не было нужды идти на такие крайние меры. А я не мог поступить иначе. Мой брак с сестрой Гелиоса принес бы несчастье сразу троим — ей, мне и моей возлюбленной.

— Так это правда? — в вопросе Церсея прозвучало больше изумления, чем допускало приличие.

Но Мастер совсем не рассердился.

— Что тебя так изумляет, Капитан? — тихо засмеялся он. — То, что я тоже был молод? То, что кто-то сумел похитить мое сердце? Или то, что оно у меня когда-то было? — Гамаюн вздохнул, взглянув куда-то мимо своих собеседников, и его голос потеплел. — Наверное, мой отец поступил мудро. Женись мы, я бы провел всю жизнь любуясь ею, и не принес бы никакой пользы Звездопаду и Аёрне.

— Она была так красива? — невольно шепнула Кирина, пытаясь вообразить ту, что стоила целого Минори.

— Нет, — мягко покачал головой Гамаюн, — перо ее было слишком тусклым, и многие находили, что клюв у нее великоват. Но каждый, кому доводилось ее повстречать, сходил с ума: столько дерзости и озорства было в ней. Она была невероятна — и остается такой по сей день.

— Вы видитесь с ней на Аёрне? — догадался Капитан.

— А куда мне деваться? Я говорил, что все высокие семьи Аёрны связаны. Из года в год на балах и приемах ты любезничаешь со своими врагами и с холодной учтивостью киваешь бывшим любовницам. Не стань я Охотником, эти встречи превратились бы в пытку для меня и в унижение для Галы, — Мастер нахмурился, и трогательная печаль растаяла в его глазах. — Алку не от кого бежать с Аёрны. Я удостоверился в этом прежде, чем устраивать его помолвку с Сирин.

— Тогда, возможно, он и впрямь хочет посвятить свою жизнь Аёрне? Ведь это большой почет…

Мастер гневно отмахнулся, встопорщив перья на руках и голове.

— Большой почет — сидеть на солинарийском троне в обнимку с белоперой женой, воспитывая стайку наследников и отстраивая свой край, — отрезал он. — Таскать свою задницу по галактикам до глубокой старости — дрянной удел, уж я-то знаю. Сколько лет ты провел в космосе, Церсей?

— Семь с половиной лет.

— И это с учетом миссии на Земле, — вздохнул Гамаюн. — А я мотаюсь по космосу двадцать девять лет. Почти три десятилетия от планеты к планете, от станции к станции через черную пустоту на сверхсветовых скоростях. Для чего ты покинул Касиос, Церсей?

— Сложно сказать, — под напором Мастера смешался Капитан. — Космос всегда меня пленил…

— Не смеши меня, — Гамаюн презрительно скрежетнул клювом. — Я скажу тебе, что ты разыскиваешь в космосе на самом деле: громкое имя и тяжелый кошелек. Когда межгалактические полёты тебя утомят, ты вернешься на родину. Женишься на любимой женщине и осядешь с ней в каком-нибудь уютном касианском уголке, подальше от космодромов и посольств. Вы обзаведетесь чешуйчатыми ребятишками, и ты доживешь свой век в покое и достатке. У Алконоста ничего этого не будет. Он станет летать до тех пор, пока даже Аёрна не превратится для него в очередную остановку. Он умрет в тысяче световых лет от дома, и никто не станет по нему скорбеть, разве что подосадует от сорванных переговоров. За его телом вышлют челнок и назовут пару-тройку внучатых племянников в его честь. И это если ему повезет стать Мастером, — аёрнец помолчал, давая своим словам осесть в головах собеседников. — Если же он останется рядовым Охотником, то проведет свою жизнь в какой-нибудь дыре на задворках Вселенной. Я начинал свой путь в таком чудесном местечке под названием Жоба, — Мастер закатил глаза, заметив реакцию Кирины. — Мне прекрасно известно, с каким словом в твоем языке созвучно это имя, и поверь мне, сходства на этом не заканчиваются. Осколок погибшей планеты, все население которого составляет одна зеленая бактерия. Эти малышки делятся, растут и дохнут, чтобы в питательной слизи из их трупов могло созреть новое поколение. Кислорода, который они успевают выработать, так мало, что атмосфера дырява как решето, поэтому на спине у тебя вечно болтается воздушный баллон. От чего бы ни откололась Жоба, у нее это криво вышло, потому она хаотично кружится и носится, подставляя свои углы солнцу без всякого порядка. День может длиться от двух до ста восьми часов, а безветрие сменяется тайфуном, пока ты сидишь в нужнике, — Гамаюна передернуло от воспоминаний о далекой Жобе. — Я не перенесу, если Алк попадет в похожее место, а их на просторах космоса хоть отбавляй.