— Я и сам ей сказал о работе и Антиповне наказал, чтобы не давала утруждать себя… Ну-де какая её работа, просто сидит со своими сенными девушками, всё на народе веселее, — ответил старик Строганов.

— Это-то точно, — согласился Ермак Тимофеевич.

— Через силу работать не будет, не неволят ведь…

— Это само собой, что и говорить.

— Садись, что же ты стоишь, Ермак Тимофеевич…

— Да я бы к больной хотел пройти, — заметил тот.

— А… Так пойдём, посмотри её, может, ещё что делать надо.

— Посмотрим, посмотрим…

И Семён Иоаникиевич с Ермаком Тимофеевичем вышли из горницы.

Они застали Ксению Яковлевну и Домашу во второй горнице сидевшими на лавке. Последняя встала при входе Семёна Иоаникиевича и Ермака Тимофеевича, отвесила им обоим поклон и вышла в рукодельную.

На пороге она столкнулась с шедшей к своей питомице Антиповной и довольно сильно толкнула её.

— У, егоза, глаз, што ли, у тебя нету… — проворчала старуха, но девушка уж была на своём месте за пяльцами.

Антиповна вошла во вторую горницу и подошла к Ксении Яковлевне, с которою уже, поздоровавшись, разговаривали дядя и Ермак Тимофеевич.

— Ну что, касаточка, несильно тебе недужится? — спросил первый.

— Теперь полегчало… Попоили меня травой, я и заснула. Крепко спала, встала здоровой…

— Ну уж где здоровой… — заметил Ермак Тимофеевич. — Благо на ноги-то встала и то, слава тебе, Господи.

— Уж подлинно слава тебе, Господи… — вмешалась в разговор подошедшая Антиповна, — и тебе слава, Ермак Тимофеевич. Прими от меня, от старухи, поклон низкий.

И Антиповна в пояс поклонилась Ермаку.

Тот ответил ей тем же.

— Не по заслугам мне кланяться, нянюшка…

— Уж про то знаю я, добрый молодец… Виновата я перед тобой мыслию… Вчера дала себе клятву повиниться перед тобою, коли нашу кралечку на ноги поставишь… Вот и винюсь теперь… Прости меня, старую.

— Бог простит, нянюшка Лукерья Антиповна, — отвечал Ермак Тимофеевич, снова кланяясь поклонившейся ему Антиповне.

— Попользуй её ещё чем ни на есть, хворь-то остальную выгони… — молящим голосом произнесла старуха.

— Попытаемся с Божьей помощью… Позвольте правую ручку, Ксения Яковлевна, — обратился он к Строгановой.

Та, вся зардевшись, протянула ему руку. Ермак бережно взял её, точно держал сосуд, до краёв наполненный водою. Он подержал её лишь несколько мгновений и выпустил, случайно взглянув в лицо девушки. Их взгляды встретились. Это было лишь одно мгновение, которое было для них красноречивее долгой беседы: в нём сказалось всё обуревающее их взаимное чувство.

Ни Семён Иоаникиевич, ни Антиповна не уловили этого взгляда.

— Поить надо ещё денёк травкой, — сказал Ермак Тимофеевич после некоторого раздумья. — Не противна она тебе, Ксения Яковлевна?

— Нет, ничего, горько немножко, — тихо отвечала она.

— Медком можно подсластить али вареньицем, — заметил он.

— С медком она вчера и пила её, — вставила слово Антиповна.

— Вот и поите, как пить захочет, так глоточек, другой и сделает… Она трава пользительная. А завтра видно будет, я понаведаюсь.

И он снова бросил чуть заметный взгляд на девушку.

— До свидания, Ксения Яковлевна, здорова будь! — отвесил он ей поясной поклон.

Девушка отвечала ему наклонением головы.

— До свидания, моя касаточка! — сказал Семён Иоаникиевич и поцеловал племянницу в лоб.

Ермак вышел, Семён Иоаникиевич последовал за ним. Они прошли рукодельную, поклонившись вставшим с своих мест сенным девушкам, и вышли из светлицы.

— Что скажешь, Ермак Тимофеевич? — спросил Строганов. — Как она, по-твоему, выздоравливает.

— Бог даст поправится, Семён Аникич, не тревожь себя, время надо, сам, чай, знаешь, хворь-то в человека четвертями входит, а выходит щепоточками.

— Это правильно.

— То-то и есть… Полечим, Бог даст, вылечим.

— Вылечи, Ермак Тимофеевич, вылечи, век тебе этого не забуду, всем, чем хочешь, награжу, чего ни потребуешь. Одна ведь она у меня племянница-то. Люблю я её…

— Понимаю я это, Семён Аникич, понимаю. Сам пользовать вызвался, надо уж вылечить.

— Повторяю, век не забуду… Чем хочешь награжу, — повторил Строганов.

— А как я, Семён Аникич, награду-то большую потребую? — вдруг сказал Ермак Тимофеевич.

— Для тебя — любую награду, — серьёзно ответил Семён Аникич.

— Так помни это, купец! Знаешь, чай, поговорку: «Не давши слова — крепись, а давши — держись»…

— Знаю, знаю, ведь не пустишь, чай, меня по миру с племянниками и племянницей, — шутливо сказал старик.

— Зачем по миру пускать? Не жаден я до казны-то, — ответил Ермак Тимофеевич. — Да что зря болтать? Надо сперва хворь-то из девушки выгнать…

Они дошли в это время до дверей горницы Семёна Иоаникиевича. Ермак поклонился ему в пояс:

— Прощенья просим пока.

— До завтрева.

— Завтра понаведаюсь.

— Дай я обойму тебя…

И Семён Иоаникиевич обнял и троекратно поцеловал Ермака Тимофеевича и скрылся за дверьми своей горницы. А Ермак Тимофеевич направился к выходу во двор и вскоре очутился в поле. Тут он только вздохнул полной грудью.

Хотя сегодня он был менее смущён, чем вчера, и уже освоился с тем притворством, которое должен был напускать на себя, но всё же ему, привыкшему делать всё напрямик, было тяжело это. «Может, Бог даст, и действительно всё уладится, согласится Строганов!» — мелькала в голове его мысль.

«Нет, навряд ли. Кажись, и думать нечего», — говорил ему какой-то внутренний голос.

«Дай загадаю: коли увижу её в окне — к счастью, а коли нет, значит, действительно и думать нечего».

С этой мыслью он ускорил шаги и, подходя к посёлку, со страхом и надеждою поднял голову и посмотрел на окно светлицы Ксении Яковлевны.

Она стояла у окна. Сердце у него радостно забилось. Он посмотрел ещё раз и различил стоявшую около Ксении Яковлевны Домашу. Сперва он её не заметил, всё его внимание было сосредоточено на молодой Строгановой.

Он продолжал смотреть на заветное окно. Но вдруг обе девушки скрылись. Сердце Ермака упало.

«Уж не обидел ли я её тем, что глаза на неё выпучил?» — мелькнуло в его уме.

Ермак вошёл в свою избу встревоженным совершенно напрасно. Девушки отошли от окна вовсе не потому, что он глядел на них.

Когда Ермак Тимофеевич вышел из светлицы, Антиповна отправилась в рукодельную, а Домаша снова очутилась около Ксении Яковлевны.

— Домашенька, милая моя, хорошая… Садись сюда, родная, со мною…

— Ермак-то Тимофеевич знахарь на диво, — засмеялась девушка, — совсем целитель оказался… Ну что, как, поговорили?

— Говорить не говорили, спросил только, не противна ли мне трава, но зато поглядел он на меня два раза лучше всякой беседы…

Девушки встали и подошли к окну. И в это время в горницу вошла быстро Антиповна.

— Братцы к тебе, Ксюшенька, жалуют, с охоты вернулись.

В горницу действительно входили Максим Яковлевич и Никита Григорьевич Строгановы. Ксения Яковлевна пошла к ним навстречу, а Домаша выскочила в рукодельную.

Максим Яковлевич и Никита Григорьевич уехали на охоту в то самое утро, когда узнали, что в ночь было предупреждено нападение кочевников, и уже успокоились, получив известие, что Ермак с казаками возвращается обратно. Поэтому братья Ксении Яковлевны не знали о приглашении Ермака Тимофеевича к ней в качестве знахаря.

— Расхворалась без вас, добрые молодцы, сестрица-то ваша, чуть было Богу душу не отдала, кабы не Ермак Тимофеевич, — сказала Антиповна.

— Ермак?.. — в один голос произнесли Максим и Никита.

— Ермак Тимофеевич, — повторила старуха. — Знахарем он оказался, ну, Семён Аникич и позвал его. Как видите, вызволил…

— Вот как! — заметил Никита Григорьевич.

Максим Яковлевич молча пристально посмотрел на сестру. Та слегка покраснела.