— Если уж папа волк, то мне говорить нечего! — с негодованием воскликнул Антоний.

— Вот для чего не хотел я с тобою беседовать о вере! Невольно досаждаем друг другу. Впрочем, называю волком не Григория XIII, а папу, не следующего Христову учению. Теперь оставим…

Государь ласково положил руку на плечо Антония.

Народ не входил в подробности — его соблазняло необыкновенное царское уважение, проявляемое к римскому послу. Страхи его, однако, оказались напрасными.

Да простят мне дорогие читатели то небольшое историческое отступление от нити рассказа, необходимое для того, чтобы определить настроение русского царя и народа после несчастного окончания войны и невыгодного мира с Польшею, заключённого с потерею многих областей. Взамен этих областей, к понятной радости царя и народа, явилось целое Царство сибирское, завоёванное Ермаком Тимофеевичем, подвигнутым на это славное дело ожиданием царского прощения и любовью к Ксении Яковлевне Строгановой!

Одно вытекало из другого и обуславливало его.

Прошло несколько дней. Ксения Яковлевна окончательно поправилась. Обморок, казалось, не оставил никаких последствий. Напротив, она выглядела свежее и бодрее, чем была ранее.

Антиповна ликовала и славила по всему двору Ермака Тимофеевича, как чудодея-знахаря. К нему начали обращаться многие со своими недугами, и он волей-неволей должен был пользовать болящих имеющимися у него травами. Чудодейственность ли этих трав или же сильная вера в знахаря, но больные, обращавшиеся за помощью к Ермаку Тимофеевичу, чувствовали себя лучше после данного им снадобья.

Слава его как знахаря укреплялась, к вящему удовольствию Антиповны, радовавшейся за своего любимца. Она и не подозревала, несмотря на свою хвалёную прозорливость, об отношениях Ермака Тимофеевича и Ксении Яковлевны. Не догадывались об этом и другие. В тайну были посвящены только Семён Иоаникиевич, Максим Яковлевич и Домаша, да Яков, но тот был в отъезде. Ничего не знал даже Никита Григорьевич.

К этому времени относится радостная весть, с быстротою молнии облетевшая строгановские владения о возвращении отряда казаков под предводительством Ивана Кольца с громадной добычей и взятым в плен мурзой Бегбелием.

Слух действительно оправдался. Иван Кольцо со своими людьми вернулся в посёлок и привёл за собой пленного мурзу. Остяки и вогуличи были прогнаны за Каменный пояс. Об этом доложил Ермак Тимофеевич Семёну Иоаникиевичу.

— Что нам с мурзой-то делать? И зачем только они его в полон взяли? Прикончить разве… — спросил он Строганова.

— Зачем убивать беззащитного!

— А куда же его девать?

— Теперь он где? — спросил Семён Иоаникиевич.

— В сборной избе, под караулом, — отвечал Ермак. — На волю выпустить — убежит, бесов сын. На запоре надо держать…

— Найдём для него и запертое место. Есть у нас каземат в нижнем этаже…

— Есть?

— Да… Никто там ещё не сиживал, не приходилось живьём брать их начальников. Пусть обновит…

— Это дело, — согласился Ермак Тимофеевич.

— Теперь отдохнуть дать малость людям да с Богом за Каменный пояс, — неуверенно сказал старик Строганов.

— Скор ты больно, Семён Аникич. Ребята-то не успели и воздохнуть хорошенько, оглядеться! — раздражительно сказал Ермак.

— Я и не говорю, что это так наспех было… Повременить можно.

— Известно повременить не можно, а должно… Ты бы, Семён Аникич, хоть угощенье бы какое ни на есть людям сделал да Ивана Ивановича бы наградил, чем посылать их сейчас из огня да в полымя. Не узнаю я тебя, с чего бы ты так сменился…

— Тут сменишься… Голова кругом идёт.

— С чего бы это?

— Да с тобой и с Аксюшей, — нехотя отвечал Семён Иоаникиевич. — Это ты, добрый молодец, правильно, — виноват, запамятовал… Строгановы никогда не были неблагодарными, — переменил он разговор…

— Я не к тому и говорю…

— Всё это будет сделано. Если я торопил поход, так для тебя только. Ты в поход, а я сейчас с нарочным царю челобитную… Скорей пошлём, скорей и ответ получим.

— Так-то так, только ты опять, Семён Аникич, запамятовал…

— Что ещё запамятовал?

— О родной твоей племяннице…

— Невдомёк мне слова твои.

— А домекнуться бы надобно… В жмурки-то нам с тобой, Семён Аникич, чай, играть нечего…

Ермак остановился и вопросительно посмотрел на старика Строганова.

— Вестимо, нечего. О чём же речь-то?

— А о том, что ведомо ведь тебе, что такой же я знахарь, как и ты, а коли Ксении Яковлевне помог, так потому только, что люб я ей.

— Ведомо, — со вздохом ответил Семён Иоаникиевич.

— А коли ведомо, так немудрено домогнуться, что от разлуки-то со мной ей не поздоровится. Как ты думаешь?

— Ну что же делать-то?

— Да я и сам денно и нощно о том думаю, не могу додуматься. И намекнуть ей о том язык у меня не поворачивается. Не гляди, что на вид здорова она, заболеть ей недолго, да так, что не вызволить…

— Да что ты?

— Верное слово…

— Оказия, я и сам ничего не придумаю.

— Да ты-то, Семён Аникич, говорил ей, что согласен на брак наш? — спросил Ермак Тимофеевич.

— Окстись, Ермак Тимофеевич, чтобы я о таких делах начал разговор с девушкой.

— Так, так…

— А что?.. К чему ты речь-то клонишь?

— А к тому, что, если бы она знала, что согласен ты, может, и не так бы огорчилась, что идти мне в поход приходится. Переломила бы себя как ни на есть…

— Вот оно что…

— Обручить бы нас ещё лучше бы было, — нерешительно сказал Ермак.

— Обручить? — удивлённо посмотрел Семён Иоаникиевич.

— Да, для покоя ейного, чтобы не тревожилась.

— Да ведь обручение-то полсвадьбы.

— Знаю я, что пол, но не свадьба… Не заслужу царю, не помилует… Не вернусь из похода, покоен будь, найду как ни на есть могилу за Каменным поясом… Верь Ермаку, Ермаково слово твёрдо…

— Верить-то я верю тебе, а всё же подумать надо, поразмыслить, посоветоваться с братьями ейными…

— Подумай, посоветуйся…

— Переговорю я и с Аксюшей. Только почему она мне и слова не вымолвит?

— Да как же-то, Семён Аникич, девушке!..

— И впрямь верно, — согласился старик Строганов. — Так за Бегбелием я пришлю людей, — переменил он разговор.

— Ладно, присылай.

Ермак Тимофеевич встал, простился с Семёном Иоаникиевичем и вышел из горницы.

«Обручат и к стороне… Оно лучше, вернее будет… А хитрит старик. Чует моё сердце», — мелькнуло в его голове, когда он вышел из хором и шёл по двору.

Он теперь уже не забыл, отойдя от хором и подходя к посёлку, посмотреть на окно светлицы Ксении Яковлевны, но на этот раз её в окне не было. Она была в рукодельной.

Ермак не ошибался: Семён Иоаникиевич действительно хитрил и хотел выиграть время. Брак племянницы с Ермаком Тимофеевичем не был ему по душе. Хотя он чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, что Ермак прав и не только полный разрыв с ним, но и разлука может губительно отразиться на здоровье его любимицы Аксюши.

Надоумленный Ермаком, он решил переговорить с нею в надежде убедить в необходимости похода для блага Ермака и обойтись без обручения, которое всё-таки его обязывало — оно уже являлось несомненно более серьёзным делом, чем простое согласие на брак.

Чтобы не откладывать в дальний ящик исполнение своего намерения, старик Строганов тотчас же по уходе Ермака Тимофеевича отправился в светлицу к племяннице. Ксения Яковлевна была, как мы уже говорили, в рукодельной, весёлая, оживлённая.

Увидев дядю, она бросилась радостно ему навстречу и крепко поцеловала руку. Тот нежно поцеловал её в лоб.

Он не видел её с того дня, когда с нею случился обморок. Рассерженный невозможностью разлучить её с Ермаком, он недоволен был и ею, а выразил это тем, что не ходил в светлицу целую неделю.

— А я, дядя, о тебе соскучилась, забыл ты совсем свою Аксюшу, — заговорила девушка.