Остальное – просто жизнь И зачем же я вспомнил Нелегко, неспокойно, когда Выворачивают с корнем, Буря – грусть, печаль – беда? Разве мало бессоннице было Волчьего воя и тишины, Тише которой только могила, Печальней – на холмик цветы. Разве не ставил я свечи? Не молился как мог? Не мои разве плечи И на солнце бросало в озноб? Не иголочки мелкою дрожью — Гвозди вбивались тупые, То карими, что невозможно, То белыми, как лебединые крылья. А зачем же я вспомнил Неосторожно, наотмашь, открыто? Потому что этого кроме Было как не было, прошло и забыто. Спасибо тебе, память, За эту звёздность – ночь, Которой шла душа на паперть, Как на Голгофу шёл Господь. С сердцем на ладони жизнь короче, больше боли На самый краешек рассвета, Его тревожа меньше ветерка, Я приземлюсь кусочком неба, Сложив уставших два крыла. Как же они до звёзд хотели Меня приблизить в эту ночь! Но сил их, верно, тяжелее Пуды грехов моих – и как помочь Терявшим с каждым взмахом Уже остаток своих сил? Презрев гордыню, я на плаху Суда души их приземлил. Теперь на краешке рассвета Как безымянный крест стою. С душой – во промысел поэта, А руки – листья на ветру. Полёт окончен. Звёзды пали. Горит одна огромная звезда. О если вы бы только знали, Как жизнь прекрасна, не живёшь пока… Простое, как небо Теперь я словно мавзолей — Открыт для посещения. Три тысячи моих друзей Держало сердце, чувство, настроение. Я не был в белом. Я не лгал, Не льстил, не лицемерил. Я просто чуточку больней страдал, Немножко выше целил. И мне за это упадёт. Придёт, чтоб взять, и не отпустит. Число не знаю и не знаю год, Но улетели осенью, а возвратятся ли – расскажут гуси. Три тысячи моих друзей! Три тыщи человечищ! И если хоть один, Но стал добрей, Я промыслом не зря Был Им отмечен. Им Вот наконец-то и ночь позади. Как квартал в переулок, рассвет Обострённым углом тишины Не хуже резца каждый очистил предмет. Ничего ещё лишнего нет — Знак короткого блага перед утратой. Ведь день не умеет, как и человек, Обойтись без набега и дани богатой. И вот начинается… Вот Кто-то уже рвётся быть первым. Пока ещё солнце только встаёт, И в струны ещё только тянутся нервы. Но минет какой-нибудь час, и его Будет с лихвой уже, чтобы Мы истёрли толпою даже Его, Не говоря уж о просто убогих. Не вырваться нам, мы уже под уздой, И рвут наши губы не трубы. Поёт нынче кто-то один, он – другой, Не с нами в толпе, и его мы не любим. Потом будет проза огромных цветов И в рост его камень гранитный, Что даже банальность вчерашняя слов Уже есть петит неоспоримо великий. Но раньше никак. Мы всё те ж под уздой, И рвут наши губы не трубы. Поёт снова кто-то один, он – другой, Не с нами в толпе, как мы любим. И губим, губим, вновь губим Последнего, может быть, от образца, Кому окровавили губы, но трубы! А не наша солёная в пене слюнца. Куда же мы, братцы? Куда?.. С тропинкой легче и не так темно
Как много я уже лишь вспоминаю, До откровенья зная всё наперёд… Календари назад тихонечко листая, Душа то вздрогнет, то о крылах, а то замрёт. Дорог, исполненных трудом до пота, Приятен воздух, сладок дым, Не то что гниль напополам с болотом, Когда я трусил и просто мимо проходил. Молчание услужливее подлости. Его не слышно и даже рядом нет. Оно безлико до подробности: Ничто – не мир, никто – не человек. Стереть то ластиком не выйдет — Заплатишь ровно по счетам: Кого предал? За что обидел? И всех дороже, если промолчал. О сколько там души осталось… Как было больно сердцу себя рвать. Коль доживёшь, всё взвесит старость, А если нет, то можно просто посчитать Пришедших над тобой склониться. Последний путь, он словно крест — Ровней не стать, не распрямиться, Как не уменьшить, не прибавить вес. Под небом кончено – взахлёб и бесполезно. Кто провожал, все разойдутся по домам. А там развязно одинаково, по-разному нетрезво Промоют косточки, раскурят фимиам. «Нам не дано предугадать», Но это вовсе не спасение – предостережение Не уповать на благодать, А двигаться, преодолевать И не отчаиваться до грехопадения. А там развязно одинаково, По-разному нетрезво Промоют косточки, раскурят фимиам… Я не о том, что всё равно, Земле последней, в оградке место — С тропинкой легче и не так темно. |
