Тянуть руки и хватать его за полы джеллабы я не рискнула. Еще неизвестно, кому из них я помешала бы этим сильнее: противники словно исполняли какой-то варварский танец с оружием, и каждое движение было пугающе отточенным и синхронным — оступится один, упадет и другой.

А расчет Рашеда стал ясен уже через пару минут — целую вечность — спустя.

Охотники провели весь вечер, прочесывая окрестности лагеря, а потом — сидя в засаде. Суматошная пробежка до шатра под аккомпанемент чьих-то воплей тоже не пошла впрок. Как и затяжной танец с парными мечами, когда противник не отягощен — буквально — ничем.

Камаль начал выдыхаться первым.

Поняв это, он все-таки остановился, заняв позицию ровно между мной и Рашедом. За спиной оборотня приглашающе шевельнулся полог: похоже, снаружи его уже ждали с распростертыми объятиями, — но он и сам об этом догадывался, а потому не спешил покидать шатер.

— Тебе не показалось, Камаль-бей, — повторил Рашед. На этот раз вышло уже не так спокойно: тайфа тоже успел запыхаться. — Ее рана заживет к утру.

— Аиза не одна из вас, — с ненавистью выдохнул Камаль, держа мечи наизготовку.

— Нет, — охотно подтвердил Рашед.

— Я вам не мешаю?! — возмутилась я.

Но меня снова проигнорировали.

— Неважно, оборотень она или нет, если я хочу, чтобы она была цела, — невозмутимо продолжил Рашед. Камаль, не отрываясь, следил за каждым его движением. — И те близнецы, которых едва не убила буря… я могу излечить и их тоже.

— Близнецы? — беспомощно переспросила я.

Близнецы сидели по обе стороны от Давлета-бея, когда я не удержала бурю в себе. Если их ранило так сильно, то что же стало с прежним старейшиной?

И не связано ли это с упрямым молчанием Камаля и всех женщин, что заглядывали в шатер, чтобы поухаживать за моей раной? Никто не рискнул рассказать мне, во что обошелся племени один Бахитов взмах мечом…

От суматошных, испуганных мыслей снова закружилась голова. Перед глазами проплыло почерневшее пятно на ковре, и я не сразу заметила, как выразительно напряглась спина Камаля.

— Ты и сам понимаешь, что если с их ранами не справились даже самые опытные целители племени, то теперь близнецов спасет только чудо, — не отводя взгляда, произнес Рашед и скромно развел руками: — Ну, так вот оно.

Перед этим жестом Камаль устоять не мог.

Я поняла это за какие-то доли секунды, просто по тому, как он напружинился, готовясь к прыжку. Наверное, я и в самом деле провела с ар-раджимовым арсанийцем слишком много времени, чтобы не понимать, что сейчас будет.

Это Рашед всегда предпочитал переговоры драке и справедливую расплату — бесплодной мести. Ему приходилось думать за весь город разом — и немножко за соседей заодно. Мир Камаля был гораздо проще — и усложняться начал немногим больше месяца назад, когда кочевнику пришлось ломать голову, как вернуться в племя и отвоевать потерянные позиции. К такому усложнению, как сделка с оборотнем, он еще не был готов.

И все неповторимое лисье обаяние Рашеда на Камаля не действовало. Совсем.

Зато в руках у Камаля были великолепные клинки, и они обещали снова сделать жизнь проще — за один взмах.

Я прикинула расстояние до его джеллабы — нет, не дотянусь! — и с тихим стоном осела на подушки, раскинув руки.

— Аиза!

Вообще-то я рассчитывала, что беспокойство за мои раны отвлечет от драки Камаля, а Рашед наверняка почует, что на самом деле со мной все в порядке. Но они бросились ко мне оба, едва не столкнувшись по пути, — и рухнули на колени по разные стороны от постели, позабыв и о вражде, и о переговорах.

Я поняла, что сейчас ещё и дам им общий повод тихо ненавидеть женское коварство, но затягивать игру не стала и снова открыла глаза.

— Знакомься, Камаль-бей, — мрачно предложила я, не дожидаясь расспросов о самочувствии, — мой господин и повелитель, благородный Рашед-тайфа, да длятся его дни под этими небесами и всеми грядущими.

Абсолютно голый господин и повелитель на мгновение прикрыл глаза, успокаиваясь, и медленно выдохнул. Камаль несколько раз моргнул — а потом всё-таки вспомнил про традиционные арсанийские принципы сдержанности и стер с лица ошеломленное выражение.

Но одеялом меня всё-таки укрыл, бдительно натянув его по самый подбородок.

— И у меня тоже тысяча и один вопрос, — закончила я, благоразумно не сопротивляясь.

Мужчины обменялись долгими взглядами поверх моего ложа. Я насторожилась, потому что напряжение между ними никуда не делось — и теперь стало таким плотным, что хотелось затаить дыхание и куда-нибудь смыться. По возможности, ползком, чтобы больше никогда не попадать в их поле внимания.

Увы, такая роскошь не светила, кажется, никому из нас.

— Полагаю, мне придётся найти пару ответов для тебя, — вздохнул наконец Рашед, как-то неуловимо изменив позу: если до этого казалось, что он вот-вот бросится не то спасать меня, не то перегрызать противнику горло, то сейчас оборотень снова выглядел вальяжным и расслабленным. Но теперь это впечатление уже никого не обманывало. — И пару предложений для почтенного старейшины, если он соблаговолит выслушать.

Камаль промедлил. Рукояти мечей все ещё лежали у него под ладонями — хватило бы доли мгновения, чтобы снова схватиться за оружие и покончить все метания за один взмах, благо Рашед подпустил его так близко, что на сей раз увернуться бы уже не успел.

К счастью, Камаль как-то уже полюбовался, что может сотворить один несвоевременный взмах меча.

А потому молча уселся поудобнее, скрестив ноги и всем своим видом выражая готовность слушать. Только мечи так и оставил лежать рядом.

Рашед скользнул по ним ничего не выражающим взглядом — и заговорил.

Любой голодранец щедр.

арабская пословица

Гонец из оазиса Ваадан добрался до столицы за невероятно короткий срок. Когда он примчался, весь взмыленный, едва не загнав даже самого лучшего верблюда своего дяди, и потребовал встречи с тайфой — хорошо хоть не с султаном! — стража посчитала, что бедняга помешался от одиночества в пустыне.

Но письмо у «помешанного» все-таки взяли и принесли с прочей перепиской, аккуратно затеряв среди прочих бумаг. Вроде как если донесение действительно важно, то его доставили, а если там бред сумасшедшего — так можно выдать за случайность и избежать гнева тайфы.

Избегать не пришлось. Тайфа, да славится в веках его трудолюбие, педантично перебрал всю переписку лично — и наткнулся на свиток с моим чертежом. Схему «черного забвения» Рашед опознал без труда, а вот почему я выделила не те линии и куда подевались все углы, ему уже объяснял спешно вызванный в покои господина Малих.

— Он?.. — робко вклинилась я и тут же замолчала — такими взглядами меня наградили.

Камаль смотрел с подозрением и обидой. Рашед — так устало, что за одним выражением его лица безошибочно читалось что-то об отсутствии почтения и острой необходимости прочесть-таки «Наставления для юных дев», которые я преступно долго обходила вниманием. Но до ответа все-таки снизошел:

— Наш великий султан, да длятся его дни под этими небесами и всеми грядущими, выслушал мой рассказ о спасении Руа-тайфы и счел заслуги Малиха достаточными, чтобы даровать ему свободу, — сообщил он, почему-то покосившись на Камаля. Тот ответил ничего не выражающим взглядом, и только по напряженной позе становилось ясно, чего ему стоила эта видимость спокойствия. — Малих пожелал остаться в моем дворце и закончить обучение на мастера-свиточника у почтенного Нисаля-аги.

— А… — снова начала я и осеклась.

Рашед тяжело вздохнул.

— Да, Нисаль-ага — по-прежнему мой придворный маг.

— Но ты прислал письмо, что я могу возвращаться! — нахмурилась я.

— Прислал, — легко согласился Рашед и улыбнулся по-лисьи хитро. — Твое открытие естественного распада «черного забвения» лишило незаконную работорговлю самого главного, на чем зиждилась вся схема. Теперь любого раба, который не может вспомнить своего имени, по приказу султана забирают и держат во дворце, пока заклинание не распадется. Рано или поздно один из них вспомнит, кто накладывал на них первую ступень «черного забвения», и укажет на Нисаля-агу.