Я благодарно кивнула — а он развернулся и вышел из дома, так и не сказав ничего по поводу письма. И, кажется, тоже унес в себе бурю — может быть, не такую разрушительную, как та, что носила в себе я, но от этого не менее яростную.

Но на этот раз я ничем не могла ему помочь.

Множество битв разума проходит под молниями страстей.

арабская пословица

От Мааба к Уммаи-Ма вела извилистая тропа через ущелье с высокими отвесными стенами. У оазиса она была широкой и ровной: жители ксара добывали песчаник, чтобы подновлять свои дома и стены ксара, вечно рассыпающиеся под напором пустынных ветров, а дорогой пользовались торговые караваны и немногочисленные, но богатые путешественники.

Но стоило отойти от поселения, как ущелье резко сужалось, и тропа погружалась в тенистый сумрак, скрывающий камни и песчаные насыпи под лапами молоха. Мы вынужденно замедлились.

— Прежний столичный тайфа обещал выровнять дорогу, — будто бы невзначай обронил Камаль, когда молох споткнулся обо что-то, и я едва не вылетела из седла. — Ему часто приходилось путешествовать через Уммаи-Ма, и он хотел обтесать стены и дно ущелья так, чтобы по нему могла пройти колесница.

Я многозначительно хмыкнула. Хотеть-то прежний тайфа мог что угодно, но его власть заканчивалась за стенами города, а частые путешествия вскоре аукнулись сразу двумя детьми, и оставлять их без присмотра и покровительства было смерти подобно.

А дорога, как и все земли окрест, принадлежала султану. Формально, разумеется, потому что следить за пустыней не хватало то ли ресурсов, то ли желания, и над песками безраздельно властвовали арсанийские маги.

— Старейшина поддерживал прежнего тайфу в его начинаниях? — уточнила я на всякий случай.

Камаль хмыкнул.

— Торговля выгодна всем. Из разбитых повозок тоже можно добыть много полезного, но… — он неопределенно взмахнул рукой и тут же вцепился в поводья, заставив верблюда обойти груду камней, из-под которых упрямо пробивалась тусклая трава.

Рашед, наверное, одобрил бы подход. Зачем нападать на караваны, рисковать жизнью и подопечными, гонять верблюдов и тратить ценные заклинания, если можно обустроить все так, что купцы сами повезут товары через твой дом? Уж лучше единожды отстроить дорогу и сделать пару внушений самым горячим головам, чем постоянно рыскать по караванным тропам, отыскивая добычу. Лень же!

— Мне положительно нравится ваш старейшина, — ностальгически вздохнула я.

А вот ему Рашед едва ли нравился. Он-то в путешествия не рвался и вообще старался не покидать свой дворец надолго — какие тут дороги, тропы и караваны, если первое же полнолуние раскроет все тайны?..

— Из Уммаи-Ма ведь можно будет послать птицу во дворец? — уточнила я.

Камаль отрицательно покачал головой и тут же усмехнулся, заметив, как я скисла.

— Лучше, — посулил он. — В племени известны заклинания, которые позволяют передать сообщение мгновенно, минуя чужие руки.

Я не стала спрашивать, был ли Камаль способен сам сплести такое заклинание. Он не стал напоминать, что из-за моей нерешительности и излишней доверчивости полноценных магов в команде не осталось вовсе.

Благородно с его стороны, если задуматься. Вот бы ещё туманные намеки позволял себе чуть реже — цены бы ему не было!

— Расскажи мне об Уммаи-Ма, — попросила я — больше для того, чтобы перевести тему, но потом спохватилась и уточнила: — Твоя мать — царица с рождения?

На самом деле меня гораздо больше интересовала давняя оговорка Бахита о том, что царица Мансура хотела взять в мужья каких-то близнецов. Прямо расспрашивать об этом Камаля я не решилась, но нутром чуяла, что этот марьяжный переполох ещё сыграет свою роль, когда беглый раб попытается вернуть свое место в племени.

— Нет, — нехотя отозвался Камаль и искоса посмотрел на меня: должно быть, и сам догадывался, что биография его матери волновала меня куда меньше, чем я пыталась показать. — Ее признали царицей, когда прежняя родила троих детей подряд без дара. Старейшина посчитал, что интуиция должна была подсказать правильного отца для детей, а сильный маг без интуиции — половина мага.

Прелестные обычаи и нравы.

А ведь потом царица Мансура произвела на свет Камаля, который сам по себе был будто воплощенное подтверждение правоты старейшины. Только вот уж очень переживал о достойных братьях — настолько, что не погнушался поднять руку на отчима, который точно не подарил бы ему ни одного.

Боялся, что и его мать лишат титула, если она не продолжит рожать одаренных детей?

Спрашивать об этом, впрочем, я тоже поостереглась. Сердить проводника в мои планы не входило, пусть бы он и не мог обернуть свою магию против меня.

— У тебя есть братья и сестры?

— Все племя — братья и сёстры, — вывернулся Камаль. — Не по крови, но по магии.

Я нахмурились, переваривая ответ, но настаивать на подробной информации не стала. До оазиса оставалось не так долго.

Ущелье стало ощутимо забирать вверх, и в него заглянули солнце. Здесь смена дня и ночи играла не на руку пустыне: по утрам на камни выпадала роса, и ее хватало, чтобы сквозь обломки песчаника проросла неприхотливая зелень. Чем выше мы забирались, тем больше ее становилось.

За два дня чахлые колючки, кое-как пробившиеся на свет, сменились невысокими деревцами с сероватой листвой и островками суховатой травы. После ночёвки молох впервые наполнил бурдюки кисловатой прохладной водой и, кажется, сам будто немного раздулся — собранная роса напитала каналы и поры внутри чешуи, и ящер лоснился, довольный, как никогда.

В противовес ему Камаль становился все более напряжённым, и я невольно заразилась его беспокойством — настолько, что даже не слишком обрадовалась, увидев вдали, на нагорье, ярко-синие шатры.

Мы добрались до Уммаи-Ма. Но это, кажется, как раз была самая лёгкая часть дела.

Беспрепятственно приблизиться к шатрам могли только сами арсанийцы, и Камаля они, похоже, соплеменником уже не считали. Стоило нам ступить на тропу, ведущую к стойбищу, как перед нами немедленно возник вооруженный всадник. Только вот страх перед Камалем никуда не делся, и храбрый дозорный из оазиса Уммаи-Ма закрылся щитом весь, оставив для обзора разве что нарисованную на нем звезду да запыленные сапоги с заправленными в голенища шароварами.

Я сильно подозревала, что он нас не видит вовсе, но указывать на это не рискнула.

— Ты ступаешь в земли Уммаи-Ма, — глухо сообщил арсаниец из-за щита. — Зачем ты здесь?

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что обращался он ко мне, подчеркнуто не замечая оступившегося соплеменника. Камаль тоже не спешил расслабляться и разматывать тагельмуст — напротив, выразительно скользнул пальцами по рукоятям мечей да так и остался сидеть, набычившись.

— Мое имя Аиза Мади, — ответила я и нервно сглотнула. — Я принесла Свободному племени слово моего господина и повелителя, благородного Рашеда-тайфы, долгих лет ему под этими небесами и всеми грядущими. Будет ли мне дозволено остановиться на ночь и дать отдых молоху?

Традиции гостеприимства на этот счёт были весьма однозначны. Если путник пришел с миром и просит о пристанище, его следовало пригласить за свой стол и разделить с ним пищу и воду. Кто знает, вдруг в следующий раз это тебе понадобится помощь и убежище? Пустыня — не то место, где можно пренебрегать силой взаимовыручки.

Только вот я пришла не с миром. Я пришла с Камалем, который сам по себе был ходячим объявлением войны, и дозорный молчал, скрывая за щитом собственную неуверенность.

— Бахит уже здесь, — безо всякой вопросительной интонации произнес Камаль, сверля взглядом синюю звезду на щите. — И он сказал, что я иду, чтобы убить старейшину и вынудить принять меня обратно в племя, а для прикрытия использую чужачку, которую убедил вызвать почтенного Давлета-бея на разговор.