Потом я разглядела подозрительно знакомые черты — спокойную уверенность в своих силах, манеру держать голову высоко поднятой и смотреть на собеседников свысока; а ещё — пухлые губы и пронзительно-черные глаза.

Слухи, как это обычно бывало, пропутешествовали через пустыню раньше меня. Неудивительно, что эта женщина явилась взглянуть на чужачку своими глазами.

— Приветствую тебя, прекрасная царица Мансура, — уныло пробормотала я и подавила тяжёлый вздох.

— Значит, это правда, — странно высоким, каким-то неустойчивым голосом произнесла она, рассматривая меня — внимательно и требовательно. — Мой первенец здесь, и он привел с собой женщину без дара!

Возражать, что дар у меня всё-таки есть, хоть и урезанный, я не стала. Арсанийцы не видели разницы между "зеркалами" и обычными людьми, да и мне только играло на руку, что царица не считала меня достойной партией для своего сына.

— Чистая правда, прекрасная царица, — невозмутимо подтвердила я.

Данаб тем временем деловито готовила почетное место у дастархана, не отвлекаясь на разговор свекрови с чужачкой. Мансура восприняла это как должное — мимоходом кивнув невестке, опустилась на подушки и приняла из ее рук высокий стакан с шербетом. Данаб осмелилась сесть и взяться за еду только после того, как гостья пригубила угощение, и я последовала примеру принцессы, решив не искушать судьбу.

— Он станет просить благословение? — деловито уточнила Мансура совсем другим голосом, отпив шербет и успокоившись.

Я покаянно кивнула. Насколько я успела узнать Камаля, отступать от намеченного плана он не собирался — вне зависимости от того, что по этому поводу думала потенциальная невеста. Вот у матери ещё был шанс повлиять на события, и я твердо решила сделать все необходимое, чтобы вернуться к Рашеду как можно скорее.

Разумеется, решение немедленно столкнулось с суровой действительностью.

— Никакого благословения я не дам, — хладнокровно объявила Мансура безо всяких танцев вокруг да около, — но Камаль достаточно упрям и своеволен, чтобы назвать тебя своей и без одобрения старших. Знай, что вас обоих убьют, если ты согласишься.

Первая моя мысль была о Рашеде. Вот уж кто точно не погнушался бы убить Камаля, вздумай тот тянуть руки к истинной паре оборотня! А меня бы милосердный повелитель уничтожил морально, потому как физически — это потом в поисках другой пары рыскать придется, а ведь лень…

Потом я всё-таки сообразила, что об особенностях тайфы здесь никто не знал, — а значит, убивать нас с Камалем собирался кто-то другой, и наверняка это как-то связано с подаренной мне в первый же день шкурой.

Кажется, все мои размышления были написаны у меня на лице, и царица, не церемонясь, велела Данаб выйти. Невестка подчинилась безропотно и беспрекословно, и я поневоле возрадовалась, что не собиралась замуж за Камаля.

— Ты чужая здесь, — сказала Мансура, убедившись, что в шатре мы остались вдвоем, — и не знаешь наших порядков.

Я уже и без того догадывалась, что переоценила точность своих детских воспоминаний о жизни в арсанийском племени, а потому только снова кивнула, соглашаясь. Спорить с этой женщиной отчего-то не хотелось совершенно.

— Мой Камаль — самый сильный маг в племени, — не без гордости сообщила царица. — Его собирались назвать следующим старейшиной, когда придет время Давлету-бею оставить свой пост. Его сыновья слишком слабы и юны, чтобы противостоять Камалю, но Давлет-бей не может с этим смириться. Потому и не стал выслушивать ни меня, ни моего сына, едва появилась возможность избавиться от него. Но если Камаль отыщет способ вернуться в племя, да ещё приведет жену, Давлет-бей не ограничится изгнанием.

Я кивнула в третий раз и только потом обречённо потерла ладонями лицо.

Что ж, это многое объясняло. Если Камаль с самого начала искал способы восстановить прежнее влияние и добиться высокого звания, то можно было понять и его интерес к зачарованному мечу, и ко мне лично — племени были одинаково выгодны и принципиально новые заклинания, и союзники. А без них соваться в стойбище не имело смысла, оттого Камаль и задержался в оазисе Ваадан: ждал подходящей оказии.

А вот его магия, принесенная в жертву моему желанию защитить чужой караван, сюда не вписывалась категорически. Разве назовут арсанийцы своим старейшиной мага с неподконтрольным даром?..

А ведь Давлет-бей, должно быть, уже знал об этом. Не упустил же Бахит возможности распустить язык!

Я подняла взгляд на гордую мать сильнейшего мага в племени, оценила ее непоколебимую уверенность в собственных словах и вдруг поняла, что несколько недооценила коварство беглого раба.

Ничего он не сказал. Помимо доброй воли старейшины и прощения жены, для безоговорочного восстановления прежнего положения в обществе Бахиту нужно было избавиться от Камаля — потому как вот уж на что-что, а на снисхождение пасынка беглец рассчитывать не мог. А тут такое удачное стечение обстоятельств: недовольный Давлет-бей и сам с превеликим удовольствием прикончит неудобного конкурента, уже наступающего на пятки и старейшине, и его сыновьям! Только и нужно, что убедиться, что у Камаля не будет возможности дать отпор…

Причем для этого и делать-то ничего особенно не надо. Камаль уже пришел за благословением — и подставился под первый удар, озвучив свои намерения брату. Теперь достаточно просто потянуть время, чтобы я не успела рассказать Давлету-бею о печальном положении сильнейшего мага в племени.

А главное, что из-за всех этих местечковых разборок я топталась и топталась на одном месте, пока где-то в далекой столице Рашед потихоньку сходил с ума в ожидании обещанных союзников!

— Я пришла не ради того, чтобы назвать своим принца Камаля, — четко и резковато произнесла я, — или кого-либо еще. Мне нужны наемные маги, и только они.

Потом я опомнилась и прикусила язык, но было поздно: оскорбленная в лучших чувствах мать вскинула подбородок и нахмурилась так выразительно, что я невольно вжала голову в плечи и поспешно добавила:

— Храбрый Камаль, несомненно, без труда найдет достойную девушку с полноценным даром, которая пожелает назваться его женой. Но я… — я развела руками, выдавив из себя виноватую улыбку, и тут же снова нахмурилась. — Постой, прекрасная царица. Ты говоришь, что Камаль — главный претендент на звание следующего старейшины. Но как же его брат, храбрый Каррар? Неужели он не следующий в очереди?

По изменившемуся лицу Мансуры я догадалась, что попала в самое больное место, еще до того, как она суховато ответила:

— Нет. Ни один из моих детей, кроме Камаля, не оказался достоин высокой чести.

Что ж, это многое объясняло — и болезненное отношение Камаля к отчиму-оборотню, который не мог подарить Мансуре достойных сыновей, и нетерпимость к слабостям Бахита, и твердая уверенность беглого раба в том, что принц решил убить «недостойных» мужей: больше четырех их быть не могло по законам племени. Царица же положила глаз на братьев-близнецов и хотела назвать их своими, пока не закончился ее женский век — или пока ее саму не посчитали недостойной высокого звания, потому что — как там сказал Камаль? — сильный маг без интуиции — половина мага. А интуиция Мансуры явно вызывала вопросы, если уж единственным действительно сильным магом из всех ее сыновей оказался только первенец…

И тот теперь лишен контроля над собственным даром. Понять бы только, было ли это следствием мужской гордости и дурацкого стечения обстоятельств — или же хорошо продуманным и взвешенным решением?

Впрочем, доверять Камалю я уже не смогла бы в любом случае. А что самое досадное, не могла сказать, не этого ли добивался Бахит — среди всего прочего.

Как только Рашед умудрялся с этакой ленцой походя разбираться во всех интригах и замыслах, которыми его дворец кишел, как постели в плохом караван-сарае — клопами? Я не знала. Но, кажется, была твердо намерена понять.