— Нет, — уверенно отозвался Камаль, словно и не уловив смертоносных интонаций в моем голосе. — В стойбище еще остались люди, которым следовало услышать, что их благополучие будет первым, о чем ты спросишь.

Где-то снаружи послышалось смущенное покашливание и удаляющиеся шаги, но, судя по всему, пронять всех соплеменников Камалю все-таки не удалось, и часть все еще торчала у шатра, развесив уши.

— А буря… — не обращая внимания на незваных слушателей, Камаль закончил разматывать тагельмуст и достал что-то из складок ткани.

Слушатели, должно быть, были ужасно разочарованы.

Камаль молча приподнял мою голову, чтобы надеть мне на шею тонкую цепочку с крупным кулоном. Металл холодил кожу, забирая остатки тепла, — а вот кулон, напротив, почти обжигал. Я попыталась коснуться его стеклянно гладкой поверхности, но не смогла приподнять руку.

— Взглянешь утром, — невозмутимо посулил Камаль и как ни в чем не бывало вытянулся на ковре рядом.

На мгновение я потеряла дар речи.

— Эй! — возмущенно протянула я и даже сумела перекатить голову по подушке.

Увы, я не учла, с кем имею дело. Возмущенные возгласы отлично действовали на Малиха, с некоторым трудом — на папу, как повезет — на Рашеда, но Камаль продолжал преспокойно лежать, подложив под голову какой-то сверток. И, кажется, намеревался проспать до утра.

— Камаль! — все-таки попыталась я еще раз.

Он все-таки соизволил приподняться на локте. Я напрягла остатки умственных способностей, поскольку отчетливо понимала, что возмущаться из-за его вольностей уже поздновато: мы столько раз ночевали рядом, что, если бы он действительно считал допустимым сделать что-либо против моей воли, то давным-давно сделал бы. А что до репутации — так она куда больше пострадала в тот момент, когда я, ни о чем не подозревая, приняла в дар шкуру оборотня.

Повторять предыдущий вопрос тоже не имело смысла: уж если Камаль посчитал, что на него не стоит отвечать прямо сейчас, то я могу хоть всю ночь надрываться — он не ответит.

— Теперь ты — старейшина Свободного племени? — сформулировала я самый животрепещущий вопрос. — Потому что, если да…

В шатре было так темно, что лица Камаля я не видела, но отчего-то по изменившемуся дыханию и положению головы поняла, что он закатил глаза, даже не дослушав.

— Нет, — невозмутимо ответил принц и снова улегся, тут же повернувшись ко мне спиной. Пояснять он явно ничего не собирался.

Я возмущенно засопела, собираясь с силами для душевной отповеди, — и неожиданно отключилась.

Солнечный свет пробивался сквозь щели в пологе, раскладывая золотистые полосы по коврам и подушкам внутри шатра. Я сонно сощурилась, попыталась приподняться — и застыла, давясь шипением.

Чуда не случилось. Нога по-прежнему нестерпимо болела, реагируя на каждый вздох и шорох. Камаля в шатре не было.

А вот кулон обнаружился ровно там, где он его оставил, и грел грудь сквозь все слои одежды. Я кое-как подняла невозможно, неестественно тяжелую руку и со второй попытки схватила украшение непослушными пальцами.

Большая стеклянная бусина выскользнула из них с возмутительной легкостью. Пришлось ловить ее заново, и на этот раз я даже успела понять, что выдували бусинку, похоже, второпях: неправильная, чуть вытянутая форма, крошечные пузырьки воздуха в толще стекла и неровности на поверхности говорили сами за себя.

Но от этого смертоносная охряная воронка внутри бусины казалась настоящей. Она играла на свету и переливалась, словно и в самом деле закручивалась смерчем, играя всеми оттенками пустыни на каждом несовершенстве стекла, будто в гранях бриллианта.

Понадобилась не одна минута, чтобы понять, что мне не померещилось.

Стекло было горячим само по себе, а вовсе не из-за того, что нагрелось за ночь у меня на коже. Воронка и правда двигалась, перемещаясь внутри бусины, и не останавливалась ни на секунду, постоянно пробуя на прочность прозрачные стены своей темницы.

Силы арсанийского принца не хватило, чтобы рассеять бурю. Зато он сумел заточить ее в самодельной бусине — и вдобавок преподнес мне, как самый невероятный подарок на свете, какой не преподносили даже султану.

Камаль подарил мне Бахир Сурайю.

И даже объясниться по этому поводу не пожелал!

Кушаете мои финики, но не слушаете моих приказов?!

арабская поговорка

За весь день в шатер заходили только две незнакомые женщины. На меня они посматривали со смесью неприязни и суеверного ужаса, из чего я заключила, что о причинах бури над стойбищем Камаль рассказал в своем неповторимом стиле.

"Сами напросились", например. И ни одного пояснения сверху.

Разумеется, это не способствовало желанию поболтать с виновницей переполоха. Женщины помогли мне поесть и даже обтерли тело влажной тканью, старательно держа руки подальше от своеобразного подарочка Камаля, — но стоило мне спросить, что происходит в Уммаи-Ма и много ли пострадавших, как у заботливых хозяюшек начисто отшибало слух и частично — дар речи.

Я даже поинтересовалась, не воспользовался ли Камаль вернувшимся магическим даром, чтобы вынудить всех арсанийцев общаться так же, как их принц: замечать исключительно удобные для себя вопросы — и даже на те отвечать так, будто каждое слово обходится в дюжину молодых верблюдиц. Над этим женщины снисходительно посмеялись и заверили меня, что даже могучий принц Камаль не способен заколдовать всех арсанийцев разом.

Но прозвучало как-то на редкость неуверенно, и на дальнейший разговор их уже не тянуло.

А вечером предмет обсуждения явился в шатер сам — и тут дар речи отказал уже мне.

В общем-то, за минувшие дни я видела Камаля и самодовольным, и выжатым до предела; и злым, и веселящимся; и закутанным в десяток слоев, и даже вовсе без тагельмуста, что для взрослого неженатого арсанийца было вовсе из ряда вон. Но совмещать все разом у него до сих пор не выходило.

Оказывается, это он просто не слишком старался.

Вчерашний роскошный наряд был безнадежно испорчен. Расшитая джеллаба рассечена наискосок чем-то острым и уже потом — разорвана так, что держалась исключительно на рукавах и капюшоне. Из-под нее выглядывала нижняя рубаха, украшенная темными разводами там, где ткань прилегала к телу. Шаровары так щедро пропитались кровью, что облепили ноги, не оставив никакого простора фантазии. А новенький тагельмуст так и вовсе был преизрядно подпален, и в дыре мелькала обожжённая кожа.

Неудивительно, что героя дня я поприветствовала неприличным громким возгласом.

Камаль радостно оскалился и уселся на ковер, скрестив ноги. Судя по тому, как непринужденно он двигался, кровь всё-таки была не его. Как и ковер.

— Теперь — да, — сходу заявил он.

— Что "теперь да"? — не поняла я и на всякий случай повторила свое восклицание — только на три тона тише и с вопросительной интонацией.

— Ты спрашивала, не старейшина ли я, — невозмутимо отозвался Камаль. — Теперь — да.

Я покосилась на его шаровары и поспешно отвела взгляд. Кажется, участь Давлета-бея и предателя Бахита была весьма незавидна.

— Но ты…

— Я собирался вернуться в племя с раскаянием, приведя с собой любимую женщину, которая подарила бы мне достойных сыновей, а арсанийцам — сильных магов, — признался Камаль и хитро прищурился, отчего остатки тагельмуста сползли ниже, почти обнажив кончик носа. — Меня приняли бы хотя бы ради того, чтобы я мог получить благословение, а уж потом… — он мечтательно улыбнулся, и синяя ткань окончательно соскользнула с носа. Теперь тагельмуст скрывал только губы и левую щеку.

Кажется, среди арсанийцев это тянуло на бессовестное соблазнение. Моя рана, по всей видимости, в расчет не принималась — то ли на волне возбуждения, нахлынувшего после схватки, то ли из опасения, что потом, когда нога заживёт, я и удрать смогу.