Камаль ничего не сказал, когда я нагружала гонца. Только держался рядом, неумолимый и грозный, как песчаная буря, со взглядом горячим и нестерпимым, подобно солнцу в зените.

Одно его присутствие охлаждало пыл караванщиков, жаждавших назначить виноватых в простое и душном страхе в темноте купола, из которого не было выхода. Но выдерживать вежливую дистанцию людей заставлял даже не столько он, сколько страх перед поглощенной мною бурей — и моей мрачной физиономией.

Неусыпно бдящий надо мной Камаль не только сам не проронил ни слова с самого утра, но и вынудил замолчать Бахита, и теперь раб понуро плелся за молохом, не рискуя отвечать даже на прямые вопросы. Я по-прежнему не знала, чем грозит магу нарушенная клятва и как все исправить, и уже склонялась к безобразной истерике с битьем посуды.

Жаль только, разбить походный казанок было не легче, чем разговорить Камаля, а захватить тарелок исключительно на случай возможного скандала я как-то не догадалась. А печальный пересказ этой, несомненно, насущной проблемы Камалю ничего не дал: кочевник спрятал смешок за тагельмустом и негромко сказал:

— Тебе не понравится.

Мне уже не нравилось. Но поделать с этим я ничего не могла — хотя идея с пытками была не лишена определенного очарования, о чем я тоже не поленилась сообщить Камалю. Но его предсказуемо не проняло и это.

Зато Бахит уже неприкрыто наслаждался спектаклем и, кажется, даже немного расстроился, когда я сдалась и тоже замолчала. Вероятно, ему бы полегчало, если бы он узнал, сколько разнообразных вариантов я успела перебрать в уме, пока караван не остановился на ночлег, — на бедную фантазию я никогда не жаловалась, а уж вещей, которые мне бы не понравились, на свете хватало.

Я уже собиралась озвучить Бахиту несколько особенно пугающих меня версий (обе включали в себя колюще-режущие предметы и очень много крови), когда Камаль, едва устроив на ночной отдых верблюда, подошел к моему костру и как ни в чем не бывало устроился на песке, скрестив ноги.

— Исчезни с глаз, — тихо посоветовал принц невольнику и сунул ему маленький бурдючок с характерным бражным ароматом.

Бахит, собравшийся было высказать все, что думает о неблагодарном пасынке, схватил подношение и моментально испарился куда-то в направлении верблюжьей стоянки. Я покосилась ему вслед и поняла, что к утру там все будут в одинаково скотском состоянии.

— И зачем? — обреченно поинтересовалась я. — Ему же завтра идти пешком до Мааба.

— А он мне не нравится, — пожал плечами Камаль и усмехнулся.

— Мне тоже, — мрачно призналась я. — А если завтра он будет страдать, ныть и еле переставлять ноги, то будет нравиться еще меньше… — я осеклась.

Камаль невозмутимо разматывал тагельмуст. Среди благородных арсанийцев это было жестом безоговорочного доверия и открытости, допустимым разве что между близкими друзьями и родственниками, — и, кажется, означало, что я все-таки дожала непоколебимого кочевника до честного разговора.

— Так, — произнесла я и нервно сглотнула.

За время путешествия синеватая щетина под тагельмустом успела превратиться в короткую бородку. Ткань покрасила в индиго и ее, и губы, отчего в отблесках света от костра Камаль выглядел феерично — и меньше всего напоминал нормального здорового человека.

Только все равно улыбался, искренне и как-то по-детски уязвимо. И я поняла, что мне и в самом деле не понравится то, что он собирался сказать.

— Будет много крови, да? — неоптимистично уточнила я, не дожидаясь, пока Камаль подберет максимально краткое описание сложившейся ситуации, и бросила взгляд на свою ладонь.

За время путешествия по пустыне от пореза, который я нанесла сама себе, принимая клятву кочевника, не осталось и следа, но ощущения были еще свежи в памяти, и повторять ритуал не тянуло совершенно.

— Зависит от того, рассказала ли ты всю правду о своем господине и повелителе, — отозвался Камаль с едва различимым смешком.

Каким-то чудом я умудрилась не вздрогнуть, не выругаться и даже не начать каяться, не сходя с места. Только устало потерла руками лицо и поинтересовалась:

— Пустыне-то какое дело, всю ли подноготную своего господина и повелителя я выложила?

— То есть не всю, — сделал свой вывод Камаль, предсказуемо пропустив мимо ушей выпад в сторону своего излишнего любопытства, и так выразительно нахмурился, что я не выдержала:

— Почему бы тебе просто не изложить все возможные варианты, как вернуть контроль над магией? Тогда мы бы могли вместе решить, что делать. А то все это нагнетание обстановки и постоянные недомолвки ни капли не облегчают задачу.

Камаль с чрезвычайно скептическим видом выгнул левую бровь. Я прикусила язык: да уж, кто бы тут жаловался на недомолвки!

К счастью, кочевник не был настроен на нравоучения.

— Назови меня своим, — легко предложил он.

Я поперхнулась воздухом.

— Обряд Свободного народа требует объединения магии, и пустыня перестанет видеть разницу между твоим даром и моим, — уже несколько напряженно пояснил Камаль, — и тогда уже не будет иметь значения, кто ставил тот купол. Это самый простой способ.

— А посложнее ничего нет? — жалобно уточнила я.

Камаль сжал губы и набросил на плечи конец тагельмуста.

— Потому я и спрашивал тебя о тайфе. Если ты на самом деле его наложница…

Я сжала пальцами переносицу.

— Не наложница. Тайфа никогда не позволил бы своей женщине покинуть город, потому что любая из его гарема может носить под сердцем его наследника, а тому место рядом с отцом, — несколько покривила душой я.

Но будь Рашед человеком, это была бы чистой воды правда. На деле…

На деле, будь его наложницей именно я, он бы и в самом деле никуда меня не отпустил. Потому что ни одна другая женщина наследника тайфы под сердцем не носила совершенно точно.

Впрочем, рассказывать это Камалю — особенно сейчас! — я однозначно не собиралась.

— Значит, поединка с тайфой не будет, — равнодушно пожал плечами Камаль, — и крови — тоже. Зачем тебе способ сложнее?

— А тебе зачем простой? — мрачно поинтересовалась я, безуспешно пытаясь представить себе реакцию Рашеда на этакий сюрприз. — Я ведь даже не полноценный маг!

Что-то подсказывало, что на сей раз чувство юмора моему тайфе все-таки откажет. А учитывая, насколько болезненным вопросом для оборотней была истинная пара, не исключено, что вместе с чувством юмора Рашеду откажут и чувство меры, и осторожность — никакие шкурно-наглядные предостережения не сработают!

Или сработают, и тогда предсказывать итог я не бралась.

Ответа на свой вопрос я не ждала, да и в невеселые размышления ушла так глубоко, что, когда Камаль все-таки заговорил, вздрогнула и завороженно уставилась ему в глаза.

— Затем, что я успел вдосталь насмотреться на брак, заключенный ради магии, — признался он, не отводя взгляда, — и не хочу такого для себя.

Ситуацию, в которой мой бесстрашный проводник удрал бы от жены, я представить не могла точно так же, как и реакцию Рашеда на этакий матримониальный сюрпризец, но все-таки смолчала. Что-то подсказывало, что для Камаля это не тема для шуток.

— Ты верна своим клятвам не ради богатства и силы, — тихо произнес Камаль. — Ты предана господину не ради награды. Ты искренна, потому что не умеешь иначе. И я хочу твою верность, преданность и искренность — для себя.

Я прикусила губу. В ушах как наяву зазвучал насмешливый голос Рашеда, перечисляющий все награды, что он мне обещал, и точную цену моей преданности в золоте. Голос с привычной рассеянной отстраненностью рассуждал о том, что абсолютной верности не бывает, что вера в абсолют — это ошибка новичка, и хорошему правителю лучше отказаться от нее сразу…

Самое смешное, что я и в самом деле намеревалась пересечь пустыню не столько из-за щедрой платы, сколько из-за Малиха и собственных растрепанных чувств, в которых хотела разобраться в тишине и покое. Кто же знал, что пустыня окажется так скупа на тишину и покой?..