— Славные солдаты, государь! — похвалил Гордон преображенцев и семёновцев, когда те строем промаршировали на преображенском плацу.

— Взял бы с ними Перекоп, Пётр Иванович? — вырвалось у молодого царя?

— Отчего не взять? Я бы тот Перекоп и со своими бутырцами взял, коли бы приказали! — Генерал сказал честно.

— Что же, после смотра можно и закусить. Идём, Пётр Иванович, к столу, маменька приглашала.

По пути к крыльцу Гордон остановился и сказал с доброй усмешкой:

— А я ведь к тебе, государь, своего адъютанта Якова Брюса привёз. Добрый из королевича офицер вышел. За второй поход в Крым получил чин поручика и именьишко под Москвой. Да вот беда, хочет вернуться в твой Преображенский полк, в бомбардирскую роту. Возьмёшь молодца, государь?!

Пётр весело оглядел подтянутого молодцеватого Брюса, положил ему на плечо руку, спросил, глядя в глаза:

— Ну, как, помахал сабелькой, поручик?

— Так точно, государь, пороха понюхал! — Яков задиристо вскинул голову.

— И хорошо, мне в полку такие офицеры вот как нужны! — Обратясь в Лефорту, приказал: — Отведи его в полк, Франц, пусть похлебает щец из нашего солдатского котелка! — И взбежал на высокое крыльцо, прошёл в столовую палату.

Матушка постаралась на славу. На столе красовалась розовая ветчинка и заливные языки, лососина с чесноком, стерлядка волжская и беломорская селёдочка. Из-за блюда мочёных яблок, до которых Петруша был великий охотник, выглядывала спинка белорыбицы, краснела сёмужка, янтарём отливали икорки чёрная и красная. Запотели, поджидая дорогих гостей, графинчики с водочкой белою, душистой анисовой и можжевеловой, манили вина рейские и венгерские. К запиву подали квасы яблочные, малиновые и брусничные.

В зале уже поджидали ближний боярин Борис Алексеевич и седобородый князь Пётр Прозоровский, первый советник царя Ивана. Борис Алексеевич подвёл к Петру молодого вельможного офицера, представил:

— Твой новый стольник, государь, ещё один Голицын, Дмитрий, тоже в Крымский поход ходил!

— Много крымцев побил? — прищурился Пётр.

— Ни одного, государь! Я всё в штабах обретался! — честно ответил Голицын.

— Глупости! От меня вместе с Брюсом через всю Чёрную долину перед татарскими разъездами проскакал, передал весть Сберегателю, что на него вся орда Нуреддина Калги катится! — вмешался в разговор Гордон. И добавил: — Поболе бы у князя Василия таких толковых офицеров в штабе, иначе бы и поход вышел!

— А как иначе бы ты на Крым пошёл, генерал? — серьёзно спросил Пётр за столом, посадив Гордона от себя по правую сторону.

— Да так, как я большому воеводе советовал: от гетманских казаков слышал, что в походе надо идти по Днепру к Очакову. Отрезали бы татарам все переправы в Туретчину. А по пути же в Крым возводить форты, ставить в них гарнизоны, копать глубокие колодцы! Тогда бы не остались перед Перекопом на безводье, а крепостцу бы ту пушками смахнули.

— И что же ты так не сделал, Пётр Иванович?

— Большим воеводой-то не я был, государь! — не без горечи ответствовал Гордон. — А князь Василий советы мои не принял, вот и встал перед Перекопом в солёной степи на якорь как флагманский корабль в полный штиль!

— Да, не задули, знать, добрые ветры в ваши паруса! — усмехнулся Пётр. — В первый поход пожары путь застили, во второй без воды остались! — и добавил зло: — Пророк Моисей израильтян по дну морскому провёл, а наш новообъявленный Моисей, Васька Голицын, даже в Гнилом море штаны не обмочил. Нет! Так не воюют!

— Согласен, государь, так не воюют! — выговорил Гордон.

Борис Алексеевич поднялся, быстренько налил ему рюмку водки, высоко поднял тост:

— А теперь выпьем, други, за старого и испытанного воина, Патрика Гордона!

— Согласен, боярин, выпьем за боевого генерала! — царь, чокаясь с Гордоном, прошептал: — А я бы твои советы принял, Пётр Иванович. Дай Бог, будем ещё вместе в боевом походе, всегда твой совет услышу!

К немалой радости Натальи Кирилловны, когда по её знаку в столовую подали жаркое: поросёнка с гречневой кашей и гуся с капустой, — Петруша сидел, полуобняв генерала. По всему можно было заключить, что отныне меж ними мир да любовь!

И точно, когда между Петром и Софьей, возникла в тот же 1689 год великая распря, и государь бежал в Троице-Сергиевский монастырь, 4 сентября в монастырь явился и генерал Гордон со всеми офицерами-иноземцами. Яков Брюс и брат его Роман пришли к Петру ещё ране, в строю преображенцев.

Кончилось то дело, как известно, полной победой Петра: правительницу Софью отправили в монастырь, Василия Голицына сослали, Шакловитого казнили.

Молодой Пётр стал царём-самодержцем.

Среди главных обвинений, предъявленных князю Василию, значилось и такое: «быв послан в 1689 году в Крымские юрты, князь Василий Голицын, пришед к Перекопу, промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение и людям тягость».

Воевать под Азовом в 1695 году оказалось куда как сложней, чем под потешной московской крепостцой Пресбург. Янычары, сидя на высоком валу, окружавшем каменные бастионы, били из-за палисадов часто и метко. Злые турецкие пульки легко находили жертвы в неглубоких солдатских шанцах, которыми солдаты Гордона и стрельцы Автонома Головина и Франца Лефорта опоясали Азов. А на другом берегу, в степях Дона пылила крымская орда, с востока наскакивали разъезды ногайцев, а в нескольких верстах к югу, на взморье, белели паруса турецкой эскадры. Словом, непонятно было: то ли русские окружили Азов, то ли турки и татары окружили московское войско? Тем более что в тылу русского лагеря торчали две каланчи с турецкими гарнизонами, и Дон перетягивали свинцовые цепи от одной каланчи до другой, преградив проход московским судам от пристани у речки Койсуги, на которой скопились все запасы царской армии, до засевших в шанцах осадных полков.

Хорошо нашлись охотники, донские казаки. Они взяли ночным штурмом одну из каланчей, после чего турки из другой ушли сами. Речной путь к войску был открыт, баржи и струги подвезли в полки провиант, сбитень и водку — солдаты наелись до пуза, запили водочкой и погрузились в сладкую, но тяжёлую послеобеденную дрёму.

А турки тут как тут! Янычары бесшумно перешли ров и ворвались в окопные шанцы. Многих — стрельцов и солдат — сонными повязали и угнали в Азов, чтобы дале отвезти на Кафу и продать там на невольничьем рынке гребцами на каторжные галеры!

Янычары чуть было не дошли до царского шатра, да спасибо караульной роте преображенцев — не проспала манёвр неприятеля и встретила его дружным залпом. Господь выручил, от диверсии отбились!

Солдаты и стрельцы люто осерчали на турок и, когда генералы кликнули охотников на штурм твердыни, вызвались тысячи. Дабы облегчить штурм, на другом берегу Дона князь Василий Долгорукий поставил батареи тяжёлых орудий, которые за час смели прибрежные турецкие палисады.

— Никак взяли Азов, генерал? — обратился Пётр к Долгорукому.

— Да нет, государь! Стрельцы Лефорта и Головина опять перед высоким валом залегли. Да и что из них за воины? Так, московские лавочники и сидельцы, — сердито вырвалось у князя. — А турки, глянь, из замка резерв свой вывели, да по нашим шанцам из тяжёлых пушек палят!

Пётр и сам видел: толпа беспощадных янычар ворвалась на взятый гвардейцами больверк и всю долину затянуло пороховым дымом от взорвавшихся тяжёлых бомб — турецкие пушки из замка били непрестанно.

Одна из бомб взорвалась и в колонне тамбовцев, бросившихся было на выручку гвардейских полков. Впереди своего полка под знаменем вышагивал старый полковник Виллим Брюс. Так он и пал от осколка бомбы, под полковым знаменем. Тамбовцы ударились после того в ретираду, но солдаты-знамёнщики вынесли своего полковника на руках.

— Гвардейцы и казаки отступают уже к Дону, генерал, а полки Лефорта и стрельцы Головина так и сидят в траншеях! — обратился к Гордону молодой адъютант Адам Вейде.