— Высадке в сём году не бывать! — твёрдо решил Пётр...

Могучая эскадра, напугавшая было всю Швецию той осенью, скоро распалась, и только на памятной медали значилось: «Владычествует четырьмя!» Надобно было искать новые пути к миру.

После несостоявшейся по вине датчан совместной высадки в Сконе летом 1716 года Петру I пришлось пересмотреть все свои отношения с союзниками. Ему давно уже было ясно, что на самого старинного союзника, короля польского и курфюрста саксонского Августа II из-за его прирождённого легкомыслия нельзя ни в чём положиться. Теперь столь же легкомысленным показал себя и король Дании Фредерик IV. Да и третий союзничек, новый король Англии Георг I (он же курфюрст Ганновера) не внушал Петру никакого доверия, хотя тогда он ещё и не знал о секретном предписании адмиралу Джону Норрису, стоящему со своей эскадрой на рейде Копенгагена, внезапно атаковать и потопить русскую флотилию. По приказу Петра русские войска ушли из Дании в Мекленбург, а эскадра отплыла в Кронштадт. Петру стало понятно, что ни о какой высадке в Швеции на следующий год с этими союзниками не может быть и речи. Единственной союзной державой, которая не только не настаивала на уходе русской армии из Мекленбурга, но даже просила удвоить там её, была Пруссия. Неудивительно, что Пётр после Дании отправился на встречу со своим последним союзником, прусским королём Фридрихом-Вильгельмом.

Говорили, что молодой король совсем не похож на своего отца Фридриха I, прусского короля из династии Гогенцоллернов. Если последний обожал роскошь и стремился в пышности двора не уступать Версалю, то новый король сразу объявил во всём жёсткую экономию. Двор был уменьшен, всяческие забавы отставлены, покровительство музам забыто. Единственным богом, которому поклонялся Фридрих-Вильгельм, был бог Марс. Именно при этом короле маленькая Пруссия, сидевшая на песчаных землях, создала четвёртую сухопутную армию в Европе после армий Франции, России и Австрии. Прусский хищник готовился к борьбе за господство над всей Германией, превращая свои города в крепости, а всю страну в вооружённый лагерь в центре Европы. Мощные крепости — Магдебург, Кюстрин, Кольберг, Кёнигсберг — крепкими гвоздями прибивали Пруссию к карте Германии. Коменданты крепостей ведали при этом не только военной, но и гражданской администрацией. Так что в Пруссии не армия принадлежала государству, но государство — армии. Офицерский корпус (а все офицеры набирались из прусского юнкерства, где возникли целые военные династии фон Клейстов, фон Манштейнов, фон Сектов, с которыми историки встречаются вплоть до Второй мировой войны) стал самым почитаемым сословием в Пруссии. Солдат же вербовали преимущественно в соседних германских (и не только германских) государствах, так что в прусскую армию стекалось всё отребье Европы. Соглашаясь служить прусскому королю, солдат мог менять свою фамилию, оставляя в прошлом все старые преступления. Неудивительно, что среди солдат встречались беглые каторжники и бандиты с большой дороги, «джентльмены удачи», плававшие недавно под пиратским флагом, насильники, которых у себя на родине поджидала виселица. Держать это разноплеменное воинство в повиновении можно было только самой жестокой дисциплиной, и принцип «солдат должен бояться палки капрала более, нежели неприятеля» действовал в прусской армии задолго до того, как его провозгласил уже сын Фридриха-Вильгельма, Фридрих II. Действовал и другой незыблемый закон: прикажет начальник прыгать в колодец — прыгай не раздумывая!

В Берлине нескончаемые казармы в линейку вытянулись вдоль унылых одинаковых улиц, а площади напоминали армейские плацы (да на них ежедневно и проводились вахт-парады и прочие воинские экзерциции).

— Гляньте, государь, на сих господ с длинными красными носами! — весело заметил Петру Василий Лукич Долгорукий, русский посол в Дании, прихваченный царём из Копенгагена, знаток большой европейской политики. — Это вынюхивальщики кофе... Как токмо учуют, что в каком-то берлинском доме пахнет кофе, — шасть на кухню и меряют, дабы у хозяйки всегда был запас в четыре фунта сего благодетельного напитка.

— А коли меньше? — полюбопытствовал сидящий рядом с Петром поп Битка, взятый царём в путешествие не столько для молитвы, сколько для веселия.

— А коли меньше, то плати денежку. Половина штрафа идёт казне, взявшей себе монополию на торговлю кофе, другая же половина достаётся этим нюхачам. Так новый король Пруссии умножает свои доходы! Нюхая, богатеешь! — Василий Лукич прыснул в батистовый платочек.

Толстяк Битка захохотал. Пётр, напротив, хмыкнул:

— Что ж! Сразу видать: новый король — эконом, не то что его покойный батюшка. Тот всё боле по балам порхал! — И уже серьёзно добавил: — Впрочем, нас сие не касается — пусть обдирает своих подданных, лишь бы нас не ободрал. Получил от господина Меншикова в презент крепость Штеттин с округой, с него и довольно. Новых презентов он от меня не дождётся!

Но ни презентов, ни субсидий Пруссия и не просила. Всё, чего желали прусские министры, — это удвоения русских войск в Мекленбурге. Ибо пока петровская армия стояла на севере Германии, она надёжно прикрывала и Берлин, и Штеттин на тот случай, ежели бы в империю снова пожаловал на военную прогулку шведский король Карл XII. Пруссия настолько боялась шведов, что войну Карлу объявить не решилась, а шведскую крепость Штеттин взяла как бы в залог (в секвестр), пока Северная война не закончится. Но и возвращать шведам эту мощную крепость, запиравшую устье Одера, Фридрих-Вильгельм не желал, рассчитывая превратить временное владение в постоянное. А пока русские стояли в Мекленбурге, они были живой стеной, ограждавшей Пруссию от всех шведских посягательств. Вот почему и прусские министры в Берлине, и сам Фридрих-Вильгельм, поджидавший царя за Эльбой в замке Гевельберг, в отличие от англичан, ганноверцев, саксонцев, поляков, датчан, не только не требовали вывода русских войск из Мекленбурга, но предлагали им оставаться на южном побережье Балтики до полного замирения со Швецией.

На переправе через Эльбу Пётр и его спутники увидели конные патрули прусских драгун со сворами собак.

— Это ж на кого такая охота? — удивился Битка.

Патрули стояли у парома на берегу тихой осенней Эльбы, где не водилось ни волков, ни зайцев.

— Да на людишек! — Долгорукий показал на драгунского вахмистра, который как раз спустил свору собак на бедно одетую крестьянку с мальчонкой, что договаривалась со стариком лодочником о переправе.

Завидев несущуюся по песчаной отмели собачью стаю, лодочник поспешил отчалить. Брошенные им женщина и мальчик пытались было отбиться от гончих палками, но собаки сбили женщину и бросились на мальчика.

— Плыви, Якоб, плыви! — крикнула мать.

Мальчик, прижатый к реке, бросился в воду. Он, должно быть, хорошо умел плавать, потому как вынырнул уже далеко от берега. Подскакавшие драгуны подняли ружья. Ударил залп, но мальчонка успел опять нырнуть и вынырнул уже посередине реки.

— Чёрт с ним! — сердито выругался вахмистр. — Вяжите эту ведьму! Всё равно мальчишка к ней вернётся...

Драгуны споро привязали женщину к стремени коня своего начальника и с торжеством вернулись к своему посту.

— Да, Остэльбия!.. — нехорошо усмехнулся Василий Лукич.

— А чем Остэльбия отлична от остальной Германии? — полюбопытствовал Пётр.

— А тем, что к востоку от Эльбы, в Остэльбии, все люди — крепостные, а к западу — свободные. Вот и бегут крепостные от своих господ, — пожав плечами, разъяснил Долгорукий.

— Вроде как у нас на Дон и Яик пробираются? — задумчиво сказал Пётр. И добавил: — А мальчонку жалко.

За Эльбой на переправе они опять увидели белоголового мальчугана.

— Ты вот что! — обратился вдруг Пётр к Битке. — Испробуй его голос. Ежели славный, возьми его к певчим.

Битка и Василий Лукич переглянулись.

— Что ж, думают, я столь жесткосерд, что и жалости к малым не имею?! — Пётр перехватил взгляд и вспыхнул, как солома от огня. — Напрасно мните так, други! — И, поманив Романа, ведавшего сопровождавшей царя командой драгун, приказал: — Возвращайся обратно за реку, найди тех солдат и выкупи женщину. За мной царица едет. Пристрой женщину работницей в её свиту.