Поздравить посла с прибытием явились вечером и сам Пётр и его канцлер Фёдор Алексеевич Головин, следом потянулись многие русские сановники и высшие генералы. Среди последних Уитворт, к своей радости, увидел и шотландцев на русской службе фельдмаршала Георга Бенедикта Огильви и генерала Якова Вилимовича Брюса.

Как раз весной 1705 года начиналась новая военная реформа русской армии, проводимая Огильви: вводилась система постоянных рекрутских наборов, создавался главный штаб. Конечно, от Огильви Уитворт и был осведомлён о ходе этой реформы, уже в марте 1705 года он смог послать в Лондон сведения о каждом роде войск царской армии, их вооружении и материальной базе.

«Пехота вообще обучена очень хорошо! — сообщал дипломат 14 марта 1705 года. — Солдаты обнаруживают рвение с тех пор, как выяснили лежащие на них обязанности, но хорошо вооружены и хорошо одеты только три полка — два гвардейских (Преображенский и Семёновский) и Ингерманландский; остальные довольно посредственно снабжены амуницией и огнестрельным оружием».

Но поскольку рекрутская реформа весной 1705 года только началась, Уитворт заключил: «Вообще, на всю царскую армию можно смотреть пока не иначе, как на собрание рекрут, потому что большинство полков сформировано не более двух лет назад. Большой недостаток чувствуется в офицерах, особенно в генералах... Вместо пики решено употреблять деревянные рогули, которыми будут снабжены все баталионы».

Если пехоту Уитворт считал за растущий род русского войска, то отношение к кавалерии Меншикова у английского посла было самое пренебрежительное. Здесь, конечно, сказалось и неприязненное отношение к царскому любимцу со стороны Огильви, у которого уже тогда намечалось обострение отношений с Меншиковым.

«Я имел уже честь сообщить вам, — писал Уитворт Харли, — что здесь нельзя добыть рослых и сильных лошадей, потому в царской армии собственно кавалерии нет, зато государь в последнее время сформировал 16 драгунских полков, преимущественно из дворян и землевладельцев, которые обязаны отправлять службу как простые солдаты, но на собственный счёт. Они ездят на лёгких татарских лошадях и выдержали несколько удачных стычек со шведскими отрядами в Лифляндии, но сомнительно, чтобы в правильном бою они могли устоять против шведских кирасир, которые имеют значительное преимущество перед ними, так как снабжены и лучшими лошадьми, и лучшим оружием».

Русских казаков Уитворт сравнивал с имперскими гусарами, отмечал их неважное вооружение (ржавые ружья, старые луки и тупые стрелы) и считал непригодными для «правильных военных действий».

Вообще, насчёт огнестрельного оружия русских войск Уитворт был пока невысокого мнения,и доносил в Лондон: «Русские начали также выделывать мушкеты и пистолеты, пригласив несколько оружейников из Берга (в Германии), из владений курфюрста пфальцского; эти мастера изготовили оружие для многих полков, но виденные мною образчики их работы очень неудовлетворительны. Со временем, впрочем, оружейное дело здесь, вероятно, усовершенствуется». Перед этим донесением, очевидно, имела место беседа Уитворта с Брюсом о тульских оружейниках. Яков Вилимович дал Уитворту ясное представление и о том виде войск, которым сам руководил, — артиллерии.

Оценки русской артиллерии в донесениях Уитворта всюду были самые высокие. «Артиллерия, — сообщал он в Лондон, — очень хорошо обеспечена; большие пушки, как правило, бронзовые, обычно от 3 до 36 фунтов, отлитые после начала нынешней войны либо из старых орудий, или из колоколов, которые каждая церковь и каждый монастырь обязаны были поставлять на литейный двор. В одной только Москве имеется около 1000 орудий от 1 до 60-фунтовых; арсеналы Пскова, Смоленска и Киева заполнены соразмерно. Помимо полевой артиллерии, каждый батальон имеет две длинных 3-фунтовых пушки».

Ссылаясь на Огильви, Уитворт отмечал высокую выучку русских пушкарей. «По словам Огильви, русские обращаются с пушками и мортирами с таким умением, какого он не встречал ни у одного народа. Недавно отлито сто новых медных орудий разных калибров, большая часть которых с мортирами и большими запасами снарядов и пороха отправлена в Смоленск. Здесь открыты многие залежи прекрасной железной руды; селитры с Кавказа получается более чем нужно».

Среди главных недостатков русской армии Уитворт уже в 1705 году указал на противоречия в высшем командовании, особенно «несогласие между Меншиковым и Огильви, Меншиковым и Шереметевым».

«Сам царь Пётр в армии состоит только капитаном бомбардирской роты и несёт все обязанности низшего звена, подавая пример высшему дворянству и воодушевляя простых солдат», — сообщал Уитворт. «Но тьмы московитян, обыкновенно наполняющие лондонские газеты, сразу исчезают при ближайшем наблюдении, и хотя царь мог бы выставить в поле целые толпы, но он, надо полагать, не в силах содержать большего количества регулярных войск, чем теперь (100 тысяч с гарнизонами)».

В том же 1705 году Пётр I позволил наблюдать Уитворту русскую армию в действии, пригласив английского посла отправиться вместе с ним к русским полкам в Курляндии.

Летняя дорога была сухой и крепкой, большая почтовая карета, приобретённая Уитвортом ещё в Вене, весело катилась до самого Смоленска. Яков Вейде, усаженный на почётное место супротив посла, состоял в этой поездке вроде высокопоставленного переводчика, переводя царю все хитросплетения английской речи Уитворта. Много толковали вдвоём о возможном посредничестве королевы Анны в случае мирных переговоров Петра I с Карлом XII. А в том, что царь хочет таких переговоров, Уитворт окончательно убедился за долгую дорогу.

— Да разве я хочу взять у шведского короля часть Швеции? Всё, что я хочу, это вернуть России Ижорскую землю по Неве, бывшую ещё Водской пятиной Великого Новгорода, и сохранить за собой мой парадиз — Санкт-Петербург — наше окно на Балтику и в Европу. Ведь когда я был в 1698 году с Великим посольством в Лондоне, никто иной, как ваш покойный король Вильгельм III обещал мне выхлопотать для России хотя бы один порт для балтийской торговли и соглашался, что такой порт будет выгоден и для английских купцов. Вот я теперь и строю один такой портовый город: Санкт-Петербург. Думаю, и в Лондоне не против той гавани?

На царский вопрос Уитворт только смущённо завертел головой — статс-секретарь строго его напутствовал в обратном: Москва должна вернуть устье Невы шведам. Но, пробыв несколько месяцев в Москве и переговорив со многими английскими купцами, Уитворт был уже наслышан от них, что русский порт на Балтике будет куда выгодней для английской торговли, чем дальняя дорога через Архангельск. Через Петербург и путь из Лондона ближе и фрахт дешевле — дружно твердили послу купцы Московской компании, торговавшей с Россией ещё со времён Иоанна Грозного.

Английские купцы успели сообщить послу и неприятную новость: первые торговые суда, прибывшие в Санкт-Петербург, были голландскими, а не английскими! Спор между Англией и Голландией за русский рынок был давним. Никто иной, как голландцы дышали в затылок английской торговле в Москве, и Уитворт это хорошо знал. Посему молодой посол принял близко к сердцу пожелания купцов, что неплохо бы в случае британского мирного посредничества оставить Санкт-Петербург за Россией. О том посол сообщил в Лондон, а теперь в поездке признался о своём новом мнении и Петру I. Царь расцвёл, тут же, в карете, обнял сэра Чарльза и поцеловал в лоб.

— Вот, Яков Вилимович, ежели бы вся дипломатическая Европа так же настроилась, как сей молодой дипломат! — обратился Пётр к Брюсу.

Тот ответил, однако, с искренним сожалением:

— Да ведь не дипломаты, а монархи Европой-то правят, государь! И наш супротивник шведский Каролус мечтает не о мире, а о лаврах великого и победоносного воителя Александра Македонского.