Другой же расчёт Пётр произвёл с бездарными командирами, разрешив Борису Петровичу Шереметеву изрядно почистить генералитет, прежде всего за счёт немцев нового прихода. Эти генералы и после похода всё ещё пересчитывали свои экипажи и горевали не столько о неудаче, сколько о пропавших вещах, требуя у фельдмаршала их полной и немалой компенсации. Но Борис Петрович держался против генералов твёрдо и отстоял-таки государеву казну. Что касается генерала Януса, то его за многие вины и поступки, так же как и генерал-лейтенанта Гольца, уволили со службы с бесчестием, без всякого абшида. Бригадир француз Моро де Бразе получил честный абшид и с миром отправился через Замостье во Львов, где, по его словам, «целый месяц отдыхал после трудов нашего сумасбродного похода». И хотя царская казна и недоплатила ему жалованье, француз не унывал и, познакомившись во Львове с пани Кристиной Сенявской и её сестрой, весело танцевал с обеими. «Сии дамы, — сообщает беспечальный француз в своих записках, — оказали мне много вежливостей; между прочим получил я от пани Старостины прекрасного испанского табаку, который оживил мой нос, совсем изнемогавший без сей благодетельной помощи...»

По армии же Бориса Петровича Шереметева, как последний отголосок Прутского похода, был по полкам разослан приказ:

«1. Объявить как в инфантерии, так и в кавалерии, что из дому царского величества пропала ручка алмазная, и ежели кто найдёт и принесёт к ставке его величества, оному дано будет 50 рублей;

2. Пропало также седло с лошади царского величества, чтоб оное объявил, ежели кто нашёл».

Неизвестно, нашлись ли царские ручка и седло, но в любом случае внакладе царь не остался, поскольку великий визирь Балтаджи Мехмед совершил небывалое на Востоке дело — вернул обратно царский бакшиш. Слишком много глаз было у недругов визиря в турецком лагере, и главными из них были крымский хан Девлет-Гирей и шведский король. И, опасаясь их доносов, визирь с тоской возвернул царю весь бакшиш, и не радовалось его сердце. Зато радовалась Екатерина Алексеевна, вернувшая себе не только свои драгоценности, но и золотую и серебряную посуду. Итак, драгоценности Екатерины остались у неё. Но как живуча легенда, что эти драгоценные камни спасли Петра на Пруте! «Какой историк, — пишет румын Когальничан, — ни изображал нам Петра, вымаливающего мир у Балтаджи ценою алмазов Екатерины? Но наши летописи, — продолжает румынский историк этого похода, — беспристрастные, не принадлежащие ни к какой стороне, показывают нам, что Пётр, как бы ни было опасно его положение, никогда не делал предложений, недостойных его, а его войско постоянно хранило грозное положение...» Армии, а не золоту обязан был Пётр спасению на Пруте.

С берегов Прута Пётр сообщил в Сенат о скором мире с турками: «Сие дело хотя и не без печали, что лишились тех мест, где столько трудов и убытков положено, однако, чаю, сим лишением другой стороне великое укрепление, которое несравнительно прибыльно нам есть». Как обычно, ясный разум преобладал в его суждениях: Прутский поход — неудача частная, в общем ходе Северной войны это случайность и главный итог похода не сдача Азова, а мир с Турцией, который снова развязывал России руки на Севере. У России оставался ныне один неприятель, дело с которым шло уже к счастливому концу. В этом была прямая выгода, и Пётр ободрял адмирала Апраксина, который нехотя сдавал Азов туркам: «...також и то рассудить надлежит, что с двумя такими неприятелями не весьма ли отчаянно войну весть и отпустить сию шведскую, которой конец уже близок является. Правда, зело скорбно, но лучше из двух зол легчее выбирать». Потому, хотя и было «зело скорбно», Пётр вернул туркам Азов и срыл Таганрог и Каменный Затон. Особенно горько было сжигать построенный с такими убытками первый российский флот, и Пётр с тоской пишет Апраксину, чтобы, перед тем как сжечь, «сняли абрисы (чертежи) с двух кораблей» собственной работы царя-плотника Петра Михайлова.

Великие политики Европы весь Прутский поход сочли обычной рядовой неудачей, коими полна жизнь и самых великих полководцев, а вот Прутский мир правильно посчитали возвращением России на берега Балтики. Турецкая угроза для Москвы миновала, и у царя снова развязаны руки против шведов — так толковали Прутский мир и дипломаты христианнейшего короля Франции, и послы Англии, Голландии и венского цесаря. Слава Полтавы не была затемнена неудачей, тем более, что в отличие от Карла, Пётр увёл русскую армию с берегов Прута с полной воинской честью, при развёрнутых знамёнах, не потеряв ни одной пушки, ни одного полка. Наоборот, в Браилове русские побывали на берегах Дуная и русские кони пили воду из этой реки, отделявшей угнетённые турками народы от остальной Европы. И надежды этих народов на своё освобождение были навеки связаны ныне с Россией.

Прутский поход — частная военная неудача, и исторически неудача полезная, — таков парадокс истории! Поход принёс скорый мир, а не долгую войну. И мир на юге принёс скоро новую викторию на севере: Россия через Прут вышла от Полтавы к Гангуту.

Любопытно, что великий учёный Ломоносов, изучая эти события, также упор делал не на самом походе, а на принесённом им скором мире и отмечал, что «прутское замирение и соседям нашим было спасительно, ибо турки не допущены были оным в Польшу». Действительно, не будь этого мира, турки наверняка бы вторглись в пределы Речи Посполитой и кровь пролилась бы не только на Украине, но и в Польше.

Так что русский солдат своей широкой грудью заслонил на Пруте не только Россию и Украину, но и Польшу. И Август и паны-сенаторы это прекрасно понимали и от всей души радостно поздравляли прибывшего в Варшаву царя «со счастливым замирением».

Да и сам Пётр думал уже о севере и твёрдо решил вытащить шведскую занозу из Померании, отправив против Стенбока корпус Меншикова. В войска светлейшего возвращён был, само собой, и его лейб-регимент, и Роман снова скакал впереди своего эскадрона, счастливо вернувшегося с берегов Дуная к берегам Балтики.

Часть пятая

ДОРОГИ К МИРУ

Воинские труды в Померании и Голштинии

 то самое время, когда армия Петра находилась на Пруте, над Южной Балтикой плыл пороховой дым. Воскресшие духом после Полтавы союзники Петра датский король Фредерик и вернувший себе польскую корону Август промышляли здесь, казалось, в беззащитных шведских владениях. Датчане поначалу рискнули даже высадиться в южной шведской провинции Скопе, ещё полвека назад принадлежавшей датскому королю и отобранной у неё воинственным дедом Карла XII королём Карлом X. После гибели шведской армии под Полтавой ничто вроде бы не мешало датчанам не только занять Скопе, но и идти прямо на Стокгольм. Шведский флот не смог помешать высадке, и все пути, казалось, были открыты перед датчанами.

Но в этот грозный для неё час Швеция сумела сделать последнее усилие и созвать ополчение. Купцы дали денег, а командовать армией семнадцатилетних безусых мальчишек и сорокалетних ветеранов был поставлен один из самых грозных и жестоких генералов Карла XII Магнус Стенбок. Всем было ведомо, что сей воитель великой крови не боится, дерётся яростно, но голову при этом не теряет. В короткий срок Стенбоку удалось выплавить из отваги мальчишек и опыта ветеранов настоящую сталь. Ведь дрались-то теперь шведы на своей земле. И о стальную шведскую стенку разбилось под Гельзингером датское войско, боле привычное к парадам, нежели к баталиям. Стальная пружина шведов распрямилась и смела датчан в море. Виктория была полная: захватчики бежали сломя голову к своим кораблям, бросив пушки, обозы, казну. Единственно, о чём успели распорядиться генералы короля Фредерика, так это подрезать жилы у лошадей, дабы те не достались шведам. Под хрипы несчастных животных бесславно закончилась датская высадка в Сконе.