Не преуспели в своих действиях и саксонцы, посланные королём Августом отвоёвывать шведскую Померанию: конница Флеминга, получившего, наконец, вожделенный фельдмаршальский жезл, погарцевала у могучих бастионов Штеттина и Штральзунда, но была отогнана тяжёлыми пушками.

Для спасения союзников Пётр спешно направил в Померанию сначала драгун Боура, затем пехоту Репнина и гвардию. Командующим русской армией, обложившей мощную шведскую крепость Штеттин, назначен был фельдмаршал Меншиков, не бывший на Пруте и оттого полный сил и боевого задора. Александр Данилович поспешил к Одеру взять под своё начало армию и спасти союзников. Всей артиллерией командовать стал Яков Брюс.

Роман, вернувшийся снова в полк, покачивался в седле и размышлял, насколько веселее служить у светлейшего. С Александром Даниловичем всё было как-то проще. Ничего, что мундиры у солдат под первым тёплым солнышком расстёгнуты, а вьюки приторочены не по уставу, это кому как удобнее, — для Меншикова главным была не форма службы, а сама служба. И потому, когда на постое хозяин поместья, барон-немец, стал было жаловаться, что драгуны объели всю вишню в его саду, Александр Данилович первым делом поинтересовался: спелые ли ягоды? Он самолично их отведал и хохотнул: созрела, сладкая! Затем с начальственной строгостью воззрился на старика барона и спросил жёстко: «А в чьём войске, сударь мой, твои сыны ныне служат? Не в той ли они шведской фортеции на стенах стоят?» Трость Меншикова указала на видневшиеся вдали мощные бастионы Штеттина. Барон в страхе склонил голову и сам был не рад, что подступился к русскому фельдмаршалу с этой дурацкой вишней. Но Меншиков был ныне добр и не стал разорять имение барона так, как разорял имения враждебных панов в Польше, отпустил немца милостиво: «Ведаю, папаша, что оба твои сына офицерами в шведской армии служат! Но штраф возьму, не гневайся, с поместья не денежный, а натуральный. Немедля накормить весь полк! Да чтобы щи были у моих драгун с мясом! И доброго пива не забудь для солдат и господ офицеров поставить!» Барон, обрадованный, что поместье фельдмаршалом не конфисковано, побежал выполнять распоряжение светлейшего, и к вечеру у драгунских палаток, стоявших в помещичьем саду, дружно дымили костры и пахло бараниной; солдаты весело выкатывали из подвалов крепкие пивные бочки.

«Нет, этот поход совсем не похож на прошлогодний, когда в страшной жаре шли через объеденную саранчой чёрную молдавскую степь, а питались одними сухарями. Служится при Александре Даниловиче не в пример легче, чем при генерале Янусе, чума на его голову...» — рассуждали между собой сержанты и солдаты, усевшись с добрыми кружками пива вокруг костров.

А в самом поместье гремел бал, данный перепуганными окрестными помещиками для фельдмаршала и его офицеров. Александр Данилович сам танцевал и в степенном гросфатере, и в чинном менуэте, а когда, обхватив за пышные бока хохотушку-немочку, полетел с ней в лихом драбанте, офицеры весело переглянулись: «Наш Данилыч опять орлом летает!»

Меншиков и впрямь чувствовал себя орлом. Сколько он ни утешал себя в прошлом году, когда Пётр не взял его в Прутский поход, что он, как генерал-губернатор Петербурга, нужен именно в Петербурге, но в душе щемило. Ведь вся воинская слава достанется не ему, а другому фельдмаршалу, старому Шереметеву, и его генералам — Репнину, Алларту и этому удачливому князю Мишке Голицыну.

Потому, когда поход закончился скорым миром, Александр Данилович с государственной точки зрения, конечно же, скорбел об отдаче Азова, за который в молодости и сам бился. Но в глубине души он был даже рад такому повороту дел и унижению соперников по воинской славе, потому как сразу поверил: грядёт его час!

И впрямь, Пётр, нуждаясь в командующем над войсками в Померании, вспомнил, наконец, о своём Алексашке. И тот снова взлетел в седло, чувствуя, что сбросил годков десять в кругу своих молодых офицеров. Он уж не упустит этой вдовушки-хохотушки. Светлейший, постукивая ботфортами, летал в лихом танце, молодея душой.

Эскадрон Романа в этот вечер нёс караулы. Обходя посты, Роман вслушивался в задорную музыку, долетавшую из господского дома, но не завидовал общему веселью: сам вызвался дежурить по полку вне очереди. Эскадрон его отличал сам светлейший. Но солдатам и офицерам усердие их командира выходило боком, и они недовольно ворчали. Вот и сейчас все гуляют и веселятся на широком постое, а здесь знай неси караульную службу!

Наособицу был недоволен Афоня. Перестала задаваться ему солдатская служба ещё со злосчастного Прутского похода. Афоню в том походе преследовало злосчастье своё, личное. Не угодил он, видишь ли, генералу-немцу Янусу, показался ему пьяным на полковом смотре. И по злому навету немца был тотчас разжалован из офицеров в рядовые.

Спасибо ещё Роману: как вернулся в эскадрон, снова сделал Афоню вахмистром. Но служить при Ромке тяжело, ох тяжело. У него глаз свинцовый, рука тяжёлая, все упущения видит. И вперёд лезет. Вот и сегодня, как снег на голову — караул вне очереди! Кто-кто, а вахмистр имел причины быть недовольным тем ночным караулом. Ведь ещё днём на господской кухне он договорился с одной уступчивой немочкой о добром ужине в её домике, и вдруг всё полетело к чёрту из-за того, что опять наш ротмистр сам в караул напросился. Заодно и весь эскадрон, само собой, в службу определили.

— Петербург! — назвал пароль Роман.

— Киев! — недовольно буркнул Афоня и выступил из темноты.

В этот момент на дороге вдали показались огоньки смоляных факелов.

— Скачет кто-то! Собирай караулы! — отдал Роман приказ вахмистру.

Афоне не надо было говорить дважды. Он свистнул так по-разбойничьи, что заглушил танцевальную музыку. Когда всадники подскакали к воротам, те были уже закрыты, а на стене выстроились караульные с заряженными ружьями.

— Кто такие? — твёрдо спросил Роман передних всадников.

— Фельдмаршал Флеминг к фельдмаршалу Меншикову! — ответил один из саксонцев по-русски.

Но Роману не нужен был переводчик. Он и так узнал краснорожего фельдмаршала, которого много раз видел во время службы в русском вспомогательном корпусе в Саксонии.

— Сейчас осведомлюсь, когда светлейший князь соизволит вас принять, господин фельдмаршал... — со скрытой усмешкой в голосе ответствовал Роман по-немецки и приказал до его прихода ворота не открывать.

Как он и ожидал, Меншиков был не очень-то обрадован вечерним визитом саксонца. Данилыч сие и не скрывал. Он выматерился по-русски от огорчения, что приходится прервать танцульку, галантно поцеловал немочке пухлую ручку и приказал Роману с видимой скукой:

— Ладно, вели открыть ворота союзничку!

Впрочем, когда фельдмаршал Флеминг явился в дом, Александр Данилович встретил его с отменной лаской, обнял как старого и верного (точнее, неверного) камрада и провёл в свой кабинет.

— Что привело вас ко мне в столь поздний час? — вежливо осведомился Меншиков, усадив Флеминга в кресло.

Саксонец оглянулся, точно опасался, что их подслушивают, и прошептал:

— Магнус Стенбок на пороге Германии, светлейший князь! Мною получены точные сведения, что он со своей армией собирается высадиться в Померании и освободить от русской осады Штеттин, от саксонской Штральзунд и от датской Висмар. Он хочет бить нас поодиночке, мой князь!

— И всего-то! — весело рассмеялся Александр Данилович. — Подумаешь, какой-то генералишка Стенбок! Да от меня сам король шведский бегал, а фельдмаршалы его мне толпой сдавались! Не боюсь я вашего Стенбока!

Здесь Флемингу пришлось признаться в том, в чём признаваться очень не хотелось:

— Зато мы и датчане очень боимся этого шведа. Разве вам ничего не говорит его виктория под Гельзингером?

— А у меня за плечами Полтава! — горделиво ответствовал Меншиков, но, взглянув на растерянного Флеминга, помягчел, сказал участливо: — Не боись, фельдмаршал. Главное, не давай Стенбоку генеральной баталии до русского сикурса. А я тебя всегда выручу, старый камрад. Вот моя рука! — И когда Флеминг стал трясти княжескую руку, Александр Данилович весело предложил: — А не вспомнить ли нам прежние забавы? В зале у меня и музыканты наготове, и партнёрши для танцев отменные!