Роман весело отмахнулся:

— А я уже, братец, свою семью сюда из Москвы вызвал, и государь сие одобрил. Он свой парадиз никому не отдаст.

С тем братья и заснули под гудение ветра с Балтики — дул обычный петербургский зюйд.

А война и впрямь не кончилась. Карл XII, ещё раз разгромив саксонца Августа и его кичливую шляхту, токмо усмехнулся, узнав о стройке северного парадиза Петра. И сказал своему канцлеру Пиперу:

— Пусть себе царь тешится. Говорят, он неплохой плотник, вот и пусть строит города, а мои драбанты возьмут их штурмом. И вот что: нашли вы подходящего польского пана, дабы поменять корону на битой головке дражайшего Августа?

— Да, сир! — склонил голову Пипер. — Я думаю, палатин Познани Станислав Лещинский самый подходящий для вашего величества; молод, вежлив и послушен!

— Вот и славно: пусть русский царь строит себе города на болотах, а я буду менять королей на престолах!

— Мой союзник царь Пётр воистину сошёл с ума. Мне не даёт лишнего талера, а на постройку своей фантазии тратит сотни тысяч! — жаловался в это время король Август своему фельдмаршалу Флемингу.

— Но, ваше величество, зато русские солдаты, которых привёл в наш лагерь князь Дмитрий Голицын, в превосходной форме. С ними мы вернём Варшаву!

— И всё же лучше, Флеминг, ежели бы он не сооружал свой парадиз, а прислал субсидий! — король Август всегда нуждался в деньгах.

И только в далёкой Голландии купцы из Саардама, братья Кальф, сами видевшие царя-работника, махающего топором на корабельной верфи, поверили в парадиз на Неве. В ноябре 1703 года, не убоявшись шведского флота, в Петербург прибыл первый купеческий корабль с грузом вина и соли. Пётр был так обрадован появлению первого «купца», что купил весь груз за высокую цену, наградил капитана в 500 золотых и приказал дать каждому матросу по 30 талеров.

— Ну, что, Яков, где же твои англичане? — спросил царь Брюса на приёме голландцев, данного в губернаторском дворце Меншикова.

— Англичане не любят торопиться, но они непременно явятся! — ответил Брюс.

И точно, следующим «купцом» был английский корабль. Англичане ни в чём не собирались уступать голландцам.

А корабль братьев Кальф был переименован в «Санкт-Петербург», получил льготы на таможне и ещё пятьдесят лет совершал рейсы в город-побратим.

Война ещё не закончилась, но Россия уже утверждалась в балтийской торговле.

Хотя путь по Неве к 1704 году и был свободен, Пётр прекрасно понимал: пока сильные шведские гарнизоны стоят в Эстляндии в Нарве и Дерпте, Шлиппенбах с юга, а новый шведский командующий в Финляндии генерал Майдель — с севера от Выборга, по-прежнему угрожают его парадизу. Возможен был десант и с моря, где вместо незадачливого адмирала Нумерса командовать шведской эскадрой стал наёмный адмирал-корсар де Пру.

Прежде всего, царь решил прикрыть свой парадиз с моря и, как только лёд сковал оконечность Финского залива, получивший затем от моряков насмешливое название «Маркизовой лужи», приказал перевести батальон солдат на остров Котлин и соорудить там форт и поставить батарею. Так началось сооружение Кронштадта.

А на суше Пётр решил прежде всего вернуть старинные города Юрьев, заложенный в 1030 году ещё Ярославом Мудрым и переименованный тевтонскими рыцарями в Дерпт, и (Нарву) Ругодив. Ведь, опираясь на эти крепости, не только Шлиппенбах, но и сам король Карл с главной армией легко могли совершить поход на Санкт-Петербург.

К весне 1704 года положение союзника Петра короля Августа в Речи Посполитой резко ухудшилось: шведы вступили в Варшаву и в Краков, взяли Торн. Большое польское панство готово было кликнуть на сейме нового короля по прямой шведской указке. Одно время вопли Августа о помощи стали столь громкими, что царь даже подумывал, а не двинуть ли войска Шереметева от Пскова на юг, в Речь Посполитую. Но в конце концов стало ясно, что Карл XII в Прибалтику не вернётся, пока не утвердит на польском престоле своего ставленника Лещинского, и Пётр решил использовать эту ситуацию для возврата городов Юрьева и Ругодива. 30-го апреля он отправил из Санкт-Петербурга новый приказ Шереметеву: «Извольте как возможно скоро идти со всею пехотою... под Дерпт и осаду с Божиею помощью зачать».

Но Борис Петрович не торопился с походом: мало ли ещё какое новое повеление пришлёт государь! Старый боярин собирал провиант и фураж, ждал, пока подсохнут дороги, и выступил токмо через три недели. 4-го июня конные русские разъезды наконец появились у стен Дерпта. Город был крепко укреплён: с его стен и бастионов грозили 132 шведские пушки, трёхтысячный гарнизон пополнили горожане. Комендант Дерпта, «великий фурьян, шумный и буйный», сдаваться и не думал, а «крепостные пушки, — жаловался фельдмаршал в письме к Меншикову, — залпом стреляют во все наши шанцы... в самые батареи бомбы сажают и две наши пушки медные двенадцатифунтовые ранили. Я, как и взрос, такой пушечной стрельбы не слышал!» Ох, и жалел Борис Петрович, что нет с ним такого славного бомбардира, как Брюс, который в прошлом году помог при взятии Копорья. Новый же инженер, учёный немчик из Пруссии, ни одной бреши в стенах пробить не смог.

Вот почему Борис Петрович очень обрадовался, когда 3-го июля нежданно в его лагерь прискакали господин первый бомбардир Пётр и сопровождающий его Яков Брюс.

В тот же день Пётр сделал рекогносцировку всей шведской фортеции и самолично осмотрел апроши, ведомые войсками Шереметева к городским стенам.

— Прошлой неделью комендант Шнютте учинил было вылазку, хотел засыпать апроши землёй, но мои гренадеры отбили вылазку! — вздумал было похвастаться фельдмаршал, но Пётр его зло прервал:

— Шнютте не смог, говоришь, засыпать апроши? Так я сам велю те апроши с южной стороны засыпать! Ты что, не видишь, что с юга у шведов самые мощные бастионы? А с реки у них стена только крика твоего ждёт, чтобы самой упасть!

— Так там же в пойме полыньи и болота! — пытался оправдаться Шереметев.

— Эх, ты, мальтийский рыцарь, болот испужался! — Пётр набросился на учёных генералов-немцев: — А вы куда смотрели, когда так осаду повели?

Генерал Верден развёл руками:

— Так ведь фельдмаршал приказал!

— Ну, а теперь приказываю я, царь! — резко ответил Пётр и обратился к Брюсу: — Яков Вилимович, ставь все осадные орудия супротив того старого крепостного вала, что сам вот-вот упадёт! Устрой шведам «огненный пир»!

Брюс поставил новые батареи, и его тяжёлые пушки с 6-го по 13-е июля вели мощный огонь по старым укреплениям. В «огненный пир» было пробито три большие бреши, и в ночь на 13-е июля гренадеры Шереметева по колено в воде перешли болото и ворвались в них. На захваченном равелине капитан Чикин повернул пять шведских пушек в сторону города и открыл огонь по улицам. Борис Петрович во время штурма исполнял царский приказ «для управления штурма быть генерал-фельфмаршалу и кавалеру самому», сам взошёл на равелин, обнял Чикина, сказал твёрдо:

— Спасибо, капитан, я тебя не забуду!

У коменданта Шнютте испарилася вся его бодрость: приказал барабанщикам бить «шамад» (сдаваться). Правда, попросил разрешить гарнизону выйти из крепости «с литаврами, трубами, со всею музыкою, с распущенными знамёнами, ружьями и месячным запасом провианта».

Пётр, взойдя на захваченный равелин, сам от имени фельдмаршала ответил шведскому лейтенантику не без насмешки:

— Зело удивляете, что такие запросы чинятся от коменданта, когда солдаты его величества у них в воротах обретаются.

Посему гарнизону позволили покинуть крепость без знамён и пушек, но с семьями и пожитками. Борису Петровичу царь в тот день всё простил: взял старик крепость и в первых рядах взошёл на равелин.

Но пировать после виктории было некогда: надобно было поспешать к Нарве, которой от Ревеля грозил Шлиппенбах, а с моря — адмирал де Пру.

Царь ускакал, Яков Вилимович же принял праздничное приглашение фельдмаршала с удовольствием: повара Бориса Петровича славились на всю армию. В комендантских складах нашли и ревельские колбасы, и рижскую ветчину, и бочонки с угрями и сельдью, и вина французские и португальские. Ну, а водочка походная у фельдмаршала всегда была под рукой.