— Земли «отчич и дедич», владения Господина Великого Новгорода?! Всё это чушь собачья, Клинкострём! — взорвался король. — Я знаю одно: эти земли завоевал мой великий предок — король Густав-Адольф! Слышали о таком? И я не отдам эти земли ни дьяволу, ни чёрту ни за какие деньги. Да и зачем мне деньги? Пипер вот знает, что в обозе болтаются 6 миллионов талеров, собранных с Саксонии. И ещё больше я возьму сейчас, когда после победы войду в Москву. Там, в Москве, я верну себе и Нарву, и Дерпт, и Нотебург, и Ингрию с этим Петербургом! Идите же, господа, и думайте о победе, а не о позорном мире! — Карл выгнал из своей палатки двух нежеланных миротворцев. Но выгнать легко, а вот как добиться победы? — Король даже застонал от всех этих переживаний. Тотчас у постели возник дежурный лейб-медик. Карл недовольно посмотрел на врача, хмуро буркнул: — Не в ране дело! — и приказал позвать знаменитого знатока саг Гутмана. До самого утра король слушал сагу о славном викинге Рольфе Гетрегсоне, который одолел Новгородского волшебника — Волхва — на острове Ретузари, после чего покорил и русскую, и датскую земли.

Утром 26 июня в царский шатёр без докладу вошли встревоженные Шереметев, Меншиков и Яков Брюс (все имели на это царское соизволение).

Пётр уже облился, по своему обыкновению, холодной водой. Денщик Васька ловко сбрил щетину с его лица, и государь чувствовал себя сильным, уверенным, помолодевшим. Все ночные страхи и сомнения улетучились после того, как принято было им решение о постройке редутов.

Ему сначала показалось, что и у его генералов родилась та же мысль, и он даже порадовался, но оказалось, что генералы прибыли совсем с другой новостью: ночью исчез унтер-офицер гвардейского Семёновского полка по фамилии Немчин. Хватились его на утренней перекличке, затем нашли двух солдат, которые видели, как шёл унтер вечером к Яковицкому лесу. Солдатам крикнул, что идёт подышать свежим воздухом.

— Не иначе как к шведу перебежал сей любитель свежего воздуха! — насмешливо сказал Меншиков.

Дело касалось пехоты, которой ведал Шереметев, и Александр Данилович стоял как бы в стороне.

Вызвали Михайлу Голицына как командира Семёновского полка, спросили:

— О многом ли ведает сей Немчин?

Князь Михайло, смущённый, что так опозорился его славный полк, признал, тем не менее, честно, что ведает Немчин немало.

Во-первых, унтер наверное знал, что государь решил дать генеральную баталию 29 июня, в день своего тезоименитства.

Во-вторых, Немчин слышал, конечно, как и все в гвардии, что на подходе к русским сильный сикурс — многотысячная калмыцкая орда.

В-третьих, перебежчик знал, что рядом с Семёновским полком стоит полк новобранцев, ещё не получивших мундирное платье и одетых в серые мужицкие сермяги.

Пётр внимательно выслушал Голицына и сказал быстро и решительно:

— Чаю, получив известие о подходе калмыков, швед атакует нас ежели не сегодня, то завтра и скорее всего ночью или на ранней заре, в расчёте на обычный ночной беспорядок.

— Поступит, как и под Головчино? — вырвалось у фельдмаршала.

— Так, Борис Петрович! Но, дабы не бежать в одних подштанниках, как бежала дивизия Репнина под Головчино, надобно держать с этого часу половину войска под ружьём. И, кроме того, мы господам шведам на подходе некий сюрприз уготовим. — Пётр показал на боевую карту, на коей был отражён его ночной замысел. — Шесть редутов поперёк лесной прогалины и четыре к ним в ряд волнорезом...

— И разобьётся та шведская волна у волнореза и редутов на отдельные ручейки!.. — сразу понял замысел Петра князь Михайло.

— Верно понял, камрад! — Пётр был так доволен сообразительностью младшего Голицына, что даже простил ему побег Немчина.

— Мин херц, даже у дюка Мальборо и славного принца Евгения Савойского не было никогда такой полевой фортификации! — разразился льстивыми похвалами и друг любезный Данилыч.

— Замысел великий, но успеем ли те редуты соорудить? — осторожничал, как всегда, Шереметев.

— Мы тотчас с Данилычем на ту прогалину отправимся и место для редутов сами выберем. Ты же, Борис Петрович, поспешай немедля: пришли тысяч пять солдат с лопатами, думаю, к вечеру те земляные работы и закончим! — распорядился Пётр. — А в сражении возглавишь общую команду. Ты, Сашка, встанешь со своими драгунами за редутами, ну, а ты, Яков, поставишь в реданы свои пушки.

— Государь, позволь, я в левофланговый редан поставлю тяжёлые орудия? — попросил Брюс.

Пётр согласился, а в душе обрадовался: не один он, оказывается, в русской армии размышлял о будущей баталии!

— А как же с сермяжным полком быть? — смущённо напомнил Голицын.

Пётр фыркнул:

— В сём деле самое умное — воинский маскерад. Распорядись, Борис Петрович, сермяжному полку поменяться платьем с новгородцами. Новгородский полк половину Европы прошёл: бился со шведом и в Польше, и в Силезии, и в Германии. Солдаты там все один к одному, как калёные ядра. Шведы наверняка попытаются сломить сермяг и прорвать там нашу линию, но вместо зелёных новобранцев нарвутся на ветеранов.

— Думают поцеловать молодку, а встретят усы! — рассмеялся светлейший. — Здорово ты придумал, государь!

Пётр и сам был доволен, что придумал сей маскерад. Но виду не показал — надобно было спешить учредить главные полевые редуты.

Система полевой фортификации, созданная Петром на поле Полтавской баталии, и впрямь была новинкой для европейской тактики. Даже после наполеоновских войн французский военный теоретик Роканкур писал о Полтаве: «Следует отметить в этом сражении новую тактическую и фортификационную комбинацию. Этим именно способом, до тех пор не употреблявшимся, хотя одинаково удобным для наступления и обороны, была уничтожена вся армия авантюриста Карла XII».

Роканкур знал, что говорил, потому как и Шевардинский редут, и багратионовы флеши, и батарея Раевского при Бородино, на которых была перемолота половина наполеоновской армии, прямо восходили к полтавским редутам. Ведь Кутузов, проходя курс фортификации в военно-инженерном корпусе, прямо обучался на опыте Петра Великого. А Пётр был не только прирождённым корабелом, но и передовым фортификатором. Опыт он приобрёл, не только сооружая новые крепости — Северодвинскую, Петропавловскую, Кронштадтскую, — но и беря крепости неприятельские: Азов, Нотебург, Ниеншанц, Дерпт, Нарву.

— Встанешь за сими редутами со всеми семнадцатью драгунскими полками, — наказывал Пётр Меншикову после того, как они объехали всю прогалину меж Яковицким и Будищенским лесами и учредили редуты.

— В редутах установим по батарее пушек, а гарнизоном в них посадим бригаду Айгустова. Чаю, вперёд швед пустит рейтар, и те попытаются прорваться меж укреплений. Здесь ты их и встретишь со своими драгунами. Токмо смотри, друг любезный, не зарывайся. А как пойдёт вперёд у шведов пехота, отходи к третьей линии, где и встанешь на флангах.

Так Пётр строил под Полтавой русскую оборону в глубину, намного предвосхищая в сём не только свой XVIII, но и XIX век. Давая баталию, он, конечно же, помнил нарвскую неудачу, где русская армия была выстроена в одну тоненькую линию длиной в семь вёрст. Помнил и опыт викторий при Доброй и Лесной, убедивших, что русское войско лучше бьётся в лесной местности, ведь русский мужик веками был приучен считать леса своими природными крепостями!

Сравнивая русскую и шведские армии, один из лучших полководцев Франции Мориц Саксонский, младший современник Петра I, писал в своей работе «Мои мечтания», вышедшей в Париже в 1732 году: «Шведы никогда не спрашивали, сколько русских, но только — где они стоят? Царь Пётр, величайший человек своего века, противодействовал с постоянством, равным величию его гения, неудачам этой войны и не переставал давать сражения, дабы дать боевую опытность своим войскам». Он знал, что «шведы пылки, хорошо дисциплинированны, хорошо обучены и искусны...» Сделать бесполезными эти преимущества Пётр I, по мнению Морица Саксонского, сумел, соорудив вдоль фронта пехоты несколько редутов с глубокими рвами, которые он снабдил пехотою и усилил палисадами. Чтобы атаковать эти редуты, «шведы должны были разорвать линию, понести потери, ослабеть и прийти в беспорядок, после чего их было можно атаковать».