Сначала она, наученная прошлым горьким опытом, отрезала от листа полоску подходящей длины. Мучной клей сох неожиданно быстро (и так же неожиданно сильно прихватывал тонкую архитекторскую бумагу). Приложила к разрыву на странице, чтобы удостовериться, не обманули ли её глаза с размером.

Дед всё делал проще и легче; но деда больше не было, а ей, единственной правнучке и наследнице великого шамана, не досталось в наследство ни крупицы магического дара…

Одно утешени, — невесело подытожила она, — хотя бы точный глаз Арх’хайра она унаследовала. Клочок бумаги подошёл к разрыву идеально, ни волоса лишки, ни четверти ногтя недостачи.

Лишь теперь Анунданари решилась приступить к самому ремонту. Смочив кисть водой из фляжки, она с величайшим тщанием совместила порванные края. После чего промазала их клеем и аккуратно скрепила наложенной поверх прозрачной бумагой, старательно разгладив её, чтобы изгнать даже самые мельчайшие складки. Дождалась, когда просохнет крахмал, и только после этого закрыла фолиант.

А потом уселась обратно в кресло и, тяжело вздохнув, обхватила себя руками за плечи, привычно прижав книгу к груди. Без дедушки, без его магии, без удивительной способности чинить прохудившиеся вещи одним прикосновением пальцев, было тяжело и непривычно. Книга, два года назад выглядевшая новой и целой, невзирая на свой почтенный возраст, всё больше походила на истрёпанный нерадивым школяром буквинец. А сама Анури, несмотря на ежедневные изнуряющие попытки, пока так и не смогла даже зажечь лучины собственной волей. И ей было страшно и тоскливо от мысли, что настанет день, когда «Сказания», её самый верный (и единственный теперь) друг, её последняя память о родителях и деде, превратятся в затёртый до невозможности разобрать буквы антикварный мусор.

Без дедовой магии было тяжело. А без самого деда — просто невыносимо.

Она горько всхлипнула, жалея себя. Беззвучно — иначе прибежит встревоженная тётушка, за ней прискачет любопытная Даниранминари, а там и сам дядюшка, того и гляди, придёт, бросит без пригляда мастерскую… И, чего доброго, решит, что она ревёт из-за него, и вовсе перестанет просить её о помощи.

Решительно встав, Анури аккуратно закрыла книгу, с величайшей осторожностью опустила её в нижний ящик стола (в пику верхним, захламлённым до невозможности нормально закрыть, совершенно пустой, если не считать уложенной на дно ткани). И, выбрав из висящих на шее украшений дешёвый янтарный кулон, замкнула нехитрый магический замок.

А потом схватила со стула плащ и, захлопнув дверь, сбежала вниз по лестнице.

— Здесь я, здесь, — пожала она плечами в ответ на укоризненный взгляд дяди. — Можно подумать, ты куда-то опаздываешь, всего равно ведь заказ до послезавтра!

Дядя нахмурил кустистые брови. Досадливым жестом погладил бороду, сегодня, вопреки обычаям, заплетённым не в семь кос, а лишь в три — явный признак душевного расстройства и занятости — и ожёг племянницу мрачным взглядом.

— Я тебе уже сколько раз говорил, — сердито прогудел он, — Что все заказы должны быть разнесены до заката? Солнце сядет меньше, чем через свечу!

Анури скривилась. И взгляд дядюшки стал ещё более тяжёлым. Укоризненным и… впрямь, что ли, встревоженным?

Неужели… Анури внутренне похолодела. Неужели этот трупоед, Ганерис со своей стаей шакалов, снова приходил?

— Да успею я, успею, — примирительно улыбнулась она, запоздало понимая, чем было вызвано недовольство дяди. — Куда идти?

Нахмуренный лоб почтенного гнома несколько разгладился.

— На Третью линию. Госпоже Миранди, семнадцатый дом, это возле…

Сочувственный настрой Анури мигом слетел.

— Я помню, где это, дядя! — возмущённо завопила она. — Я туда каждую луну заказы ношу! Можно не повторять каждый раз, словно я тупая песчаная крыса?

Дядюшка даже попятился.

— Хм… Ну, я подумал, вдруг ты забыла… — смущённо пробормотал он, вновь принимаясь оглаживать бороду.

— У меня с памятью всё нормально, — отрезала Анунанданари, забирая со стола сумку с заказом.

И, потуже затянув завязки на плаще, двинулась на выход.

Осторожный голос дяди нагнал её уже у двери:

— Золото моё, ты так и собираешься идти?..

— А что не так? — не оборачиваясь, замерла на месте Анури.

— Хм… — дядя, похоже, чувствовал себя неловко. — Ты забыла причесаться…

Анури обречённо закатила глаза. Опять…

Она с трудом сдержалась, чтобы не зарычать — совсем как степной волк, у которого пытаются отнять добычу.

— Дядюшка, я причесалась и переплетать ничего не буду! — сквозь зубы процедила она, не оборачивалась. Знала — если оглянуться в таком настроении, дядя Даматиранад шарахнется от неё, словно у неё не обычные (ну, почти обычные!) гномьи глаза, а какие-нибудь драконьи буркала с огнём в зрачках.

Дядя за спиной тяжело вздохнул.

— Детка, но разве это приличествующая юной хазулари причёска? — обречённо вопросил он.

Видимо, всё ещё надеялся достучаться до неё. Ха! Бесполезная затея. Она не младенец, чтобы её можно было переубедить всего лишь упрёками в неподобающем виде. Тем более что и вид был более чем подобающим: волосы тщательно расчёсаны, часть прядей слева заплетены в девять косичек (справа — только в пять: одна в знак давней скорби о семье, и четыре — для тех, кто принял её в свой дом, дав кров и защиту, по одной на каждого). А вся остальная грива заплетена в две толстые косы по гномьим обычаям и подколота «корзиной».

— Это причёска, приличествующая юной орхинали, — железным тоном отрезала Анунари, пробежавшись мысленным взглядом по своему внешнему виду и убедившись, что никакого непотребства не допустила. Поколебалась — и, смягчившись, примирительно добавила, — и я заплела косы, как принято у вас.

— У нас, — с ещё большей тоской отозвался дядюшка. — Анунанданари, ты дочь подгорного народа, как твоя мать, как сотня поколений твоих предков! Тебе не к лицу бегать с сотней косичек, словно дикой степнячке!

«И вовсе не сотня, а всего четырнадцать», — упрямо ответила Анари — исключительно мысленно, разумеется, не то дядюшку точно хватит удар.

Она невольно подняла руку, пропуская между пальцами жёсткую прядь, переплетённую, как велит обычай, кожаным шнурком. Задержалась на крупной деревянной бусине, вплетённой в самый кончик.

В глазах предательски защипало. Мама не считала зазорным ходить «с сотней косичек», и быть дикой степнячкой, как муж, постыдным тоже не считала. В родном племени Анури никто не шпынял за то, что она «гномка», потомок народа, с которым племена Орх’хар тысячелетиями вели войну. Никто не смеялся ни над её широкими плечами, ни над крупным носом…

Видимо, это манера Хазул — считать себя венцом творения, а всех остальных лишь жалкими подобиями.

— Да плевать мне, дядюшка, — грубо огрызнулась она, справившись наконец с перехватившим горлом. — Я и есть дикая степнячка. Вы с тётушкой знали, кого принимали под свою крышу.

И, пользуясь тем, что дядя онемел не то от возмущения, не то от обиды, ровным голосом проговорила:

— Я пойду, пока не стемнело.

И выскочила за дверь, не дожидаясь ответа.

За срыв и грубость было несколько стыдно. Дядюшка не виноват в том, что её семьи больше нет. Он был добрым и заботливым, никогда не попрекал её ни едой, ни деньгами, хотя потратился на неё, особенно в первый год, прилично. И хотя совсем не обязан был брать её к себе, учитывая, что и мама, и она сама были изгнаны из рода единогласным решением старейшин.

Он просто не привык к тому, что позорный плод кровосмешения, дочь дикого орка, укравшего разум и сердце прекрасной Аминанданари, теперь живёт в его доме. И не собирается расставаться с обычаями своего племени.

***

Когда Гайр вошёл в главную целительскую, большая часть раненых уже мирно спала, окутанная магическими пологами. Лишь над некоторыми хлопотали целители, да раздавал какие-то указания, стоя над постелью жестоко израненного воина, бледный до прозрачности Лерон.

Увидев Гайра, он махнул рукой — дескать, подожди. И, лишь закончив наставлять младших целителей, двинулся навстречу другу.