Та, которую назвали Мартой, включилась, не заглянув в свои бумаги:

— Почему я должна считать себя старой? Мне всего тридцать два. Констанс, например, уже тридцать шесть.

— Действительно? — Рядом с пухлой блондиночкой неловко присел нескладный худощавый мужчина. — Некогда бы не подумал…

— Дик, — наклонившись вперед, Кэти возмущенно встряхнула рыжим хвостом, — ты все-таки настаиваешь на пуле в задницу?

— Да, дорогая. — Гловер поморщился. Какая она «дорогая» этому траченому молью чучелу утконоса? — Джон все время помнит о надежном тыле. Мы обыграем это самым натуральным образом.

— Но как он мог схлопотать пулю в такое место на войне? Ведь так в атаку не ходят.

— Дорогая, придумай что-нибудь. Все-таки Джон у нас обманутый муж, фигура комическая.

Становилось интересно, и Гловер, стараясь не шуметь, пересел на несколько рядов ближе. Хорошо, что зал старой постройки, и акустика в нем прекрасная.

— О, Констанс, могу представить, какого ты теперь обо мне мнения.

— Я? Такого же, как и прежде. Считаю, что моему мужу повезло с любовницей.

— Так ты все знала?!

— Не кричи так, Мария-Луиза. Ты задыхаешься от ужаса. Лучше хрипи повыразительнее, — вмешался Дик.

— Хррр… Так ты все знала?

— Ну, конечно. И все последние шесть месяцев прикладывала неимоверные усилия, чтобы никто из моих друзей и родственников случайно не открыл мне всю правду на ваши с Джоном отношения.

Черт, сколько же лет Гловер не был в театре? Он и забыл, что это может быть настолько увлекательно. На сцене пикантная шатенка с острым носиком прикладывала к глазам носовой платок.

— Но почему, почему? Это как-то не по-человечески. Почему ты ничего не предприняла?

— А вот это уж мое дело.

Еще через пятнадцать минут Александр кусал губу, чтобы не расхохотаться в голос, а через двадцать бессильно хрюкал в рукав. От того, что актерам приходилось некоторые фразы повторять два или три раза, менее смешно не становилось.

Действие разворачивалось, как туго свернутая пружина.

— Как ты догадалась, что Мари-Луиза сказала мужу, что обедает у нас?

— Дорогой, она слишком хитрая женщина, чтобы выдумывать новую ложь, когда под рукой всегда наготове старая.

Значит, автор всей этой феерии маленькая Кэти Эванс? Вот эта взъерошенная птичка, что так отчаянно спорит сейчас с режиссером?

— Дик, я в третий раз переписываю пьесу и все из-за одной дурацкой фразы? Да я лучше взамен десять других придумаю!

— Дорогая, в этой фразе вся суть умной женщины. Сказать лучше просто невозможно. Это надо высекать в камне. Констанс, давай еще раз!

— Знаете, я не понимаю, почему женщина должна бросить свой уютный дом, отказаться от солидной части дохода и мужчины, который решает большую часть ее проблем, только из-за того, что он ей изменил.

Кого-то эта Констанс ему напоминала. Впрочем, можно было не ломать голову: на эту роль в пьесе могла претендовать каждая вторая из жен известных ему политиков. Все они — и молодые и старые, опытные и только начинающие — были воплощены в этой изящной леди, ядовитой как черная мамба, хладнокровной как осенняя жаба, толстокожей как бегемот.

— Да, дорогой, забыла тебе сказать, я уезжаю с Бернаром. Вернусь через шесть недель.

— А ты не думаешь, что начнутся сплетни?

— Джон, Джон, — заголосил со своего места режиссер, — чувствуешь, как давит воротник? Давай, ослабь галстук.

Худой мужчина послушно сунул два пальца за воротник майки.

— Дорогая, в наше время как-то не принято уезжать на шесть недель с мужчиной, едва ли годящимся тебе в отцы.

— Не беспокойся, дорогой. Мы зарегистрировались как муж и жена и будем жить в одной каюте. Никто ничего не заподозрит.

— А… а как же я?

— Никак. Ты остаешься дома и приглядываешь за своими пациентами. Я вернусь к тебе в целости и сохранности через шесть недель.

Теперь по сцене металось уже четыре актера. Чертов Роб протянул к Кэти свою длинную лапу и прижал к боку, вероятно, чтобы не затоптали.

— Жарьте, ребята! Это финал! Вас ждут бешеные овации!

— Я с тобой не разведусь! — У тощего от напряжения уже набухли жилы на шее. — Чтобы даже злейшего врага не подвергать риску жениться на женщине, способной обращаться с мужем так, как ты обращаешься со мной.

— Так мне можно будет вернуться?

— Да, черт возьми! Ты самая ужасная и пленительная женщина, которой Бог может наказать мужчину. Да, черт тебя побери, возвращайся!

— Уффф! — Громко выдохнула Кэти.

Роб покровительственно похлопал ее по плечу.

— Молодец, старушка. Еще пару раз отредактировать, и получится отличная пьеса. — В следующую секунду он прикрывался локтями от маленьких острых кулачков. — Да шучу я, шучу.

Получив от режиссера пачку листов с новыми пометками и хлопнув этой же пачкой его по плечу, Кэти подошла к Гловеру и устало плюхнулась в соседнее кресло.

— Клянусь, я бы сейчас руку отдала за глоток чего-нибудь покрепче.

— Блек Вельвет (32) сойдет? — Александр добыл из кармана куртки небольшую металлическую фляжку с наклейкой «Пожароопасно».

Кэти радостно ухмыльнулась наклейке:

— Огненная вода? Сойдет любая.

Она сделала небольшая глоток и, чуть подержав виски на языке, медленно спустила его в пищевод. Гловер внимательно следил за процессом.

— Так что ты там клялась?

— Насчет руки? — Кэти на всякий случай подсунула ладонь под попу. — Я передумала.

— Обманщица. Будешь тогда меня целовать.

— И тогда весь виски мой?

— Да.

— Идет.

______

(31) Сохо Хаус, Аннабел’с — частные клубы Лондона

(32) Блек Вельвет — сорт виски

— А на нас не будут пялиться? — Кэти явно тянула время.

— Конечно, нет. Смотри, весь Брайтон выходит по субботам на променад, чтобы целоваться.

Похоже, так оно и было. По мокрому асфальту не спеша плыли прочно пришвартованные друг к другу парочки, и каждая третья взятая на абордаж женщина уже и не думала оказывать сопротивление.

— Действительно, — сказала Кэти. — А чем мы хуже?

По ощущениям было даже лучше.

— Ты ведь старше меня на двадцать лет, — задыхаясь пробормотала она, когда Индеец затянул ее в узкую щель между сувенирной лавкой и морским рестораном.

— На восемнадцать, — поправил ее Гловер. — И все эти годы я посвятил оттачиванию своих навыков.

— Это я уже заметила. И оценила. — Кажется, ей удалось упорядочить и дыхание и мысли в голове. — А теперь застегни мою блузку и отведи куда-нибудь поесть.

Дальше тянуть с делами было нельзя и между салатом и дуврской камбалой Гловер задал вопрос, так портивший ему аппетит.

— Ты знаешь Бориса Мелвилла?

Мужа твоей любовницы, подумала Кэти?

— Видела издали. В один достопамятный вечер.

Индеец смущенно хмыкнул и отодвинул тарелку.

— «Индепендент» берет у него интервью. Завтра в пять часов, в баре отеля «Коринтия». Но…

— Но?

— Он хочет говорить именно с тобой?

— Почему со мной? — Удивилась Кэти. — Меня даже нельзя назвать серьезным журналистом. Я всего лишь штампую розовые картинки со звездами и ничего не смыслю в политике.

— Я бы так не сказал, особенно после той твоей статьи о нашем премьере. Говорят, что Гордон Браун чуть не покалечил своего пресс-секретаря, когда ему на стол положили эту бомбу.

Да какая-там бомба, скромно подумала Кэти. Всего лишь сухая коровья какашка. Но с наилучшими пожеланиями.

— Думаешь, Мелвилл ее прочитал?

Босс с сомнением покачал головой:

— Надеюсь, что нет.

Ситуация несколько прояснилась.

— То есть Мелвилл хочет, чтобы ему помогли предстать перед читателями с наилучшей стороны?

— Вот именно. Тем более, что наш Борис решил баллотироваться в мэры от партии «зеленых».

Поверх фарфорового чайника с чаем на Гловера смотрели два ехидно прищуренных зеленых глаза:

— И ты тоже хочешь, чтобы я приделала ему крылышки и нимб?