Виктор Аполлонович остался в полном недоумении.

Всю последующую неделю за царем «присматривали» – иначе не назовешь. Министры являлись в Гатчину поочередно, каждый по своему ведомству: Лорис, Милютин, Абаза, Набоков, Николаи, потом снова Лорис. Граф Игнатьев, видимо, считался у либералов недостаточно надежным и его к государю не делегировали.

Виктор Аполлонович видел, что в Александре нарастает раздражение.

– Обложили, как медведя, теребят со всех сторон, – ворчал его величество, не стесняясь секретаря. – Когда только Константин Петрович поправится?

На шестой день Лорис приехал не просто так, а привез полностью согласованный и утвержденный всеми инстанциями Манифест.

– И меня еще именуют самодержцем, – горько пожаловался Воронину император. – Отдайте переписать на бумаге с моим вензелем. Утром подпишу, и Бог им всем судья.

Вика отправил Победоносцеву «молнию» с заранее условленным текстом: «Желаю скорейшего выздоровления».

И Константин Петрович немедленно выздоровел.

Вечером его экипаж въехал на просторный плац перед дворцом.

– Попросите государя меня принять, – смиренно попросил Константин Петрович дежурного генерала. – Я посижу, подожду сколько нужно у господина Воронина.

– Сейчас придет сюда сам, – тихо сказал он Виктору Аполлоновичу. – Хочу, чтобы вы слышали наш разговор. Вы заслужили.

Дверь кабинета с шумом распахнулась, послышались быстрые, тяжелые шаги.

– Где же он?

В секретарскую вошел радостный император.

– Наконец-то! Вполне ли вы выздоровели?

– Сердце по-прежнему болит. Но причина не медицинская. Оно болит за Россию… Я много молился, и мне было откровение.

Обер-прокурор медленно, торжественно перекрестился.

– Вы будете со мной говорить про Манифест? – догадался царь. – Ах, если бы раньше! Теперь не подписать его уже нельзя. Поздно.

– Манифест нужно подписать, обязательно нужно. – Константин Петрович полез в портфель. – Только не лорисовский, а вот этот. Каждое слово далось мне многими молитвами, прошло прямо через сердце.

Его величество взял лист, мелко исписанный аккуратным почерком, стал читать. Схватился за крючок на вороте.

– «От всяких на нее поползновений»?! – пробормотал он, поднимая глаза. – Но это… Но это нечто совершенно противоположное! Поворот всей государственной политики на сто восемьдесят градусов! После того, как я уже одобрил созыв этих чертовых комиссий? Я не могу отказаться от данного слова!

– Вы можете всё. Вы – самодержец всероссийский и помазанник Божий. Ну, одобрили и одобрили. А после прислушались к голосу сердца – Его Голосу. – Победоносцев показал вверх. – И решили иначе. Разве русский царь перед кем-то кроме Него ответствен за свои поступки? «Я этого хочу» и «Я этого не хочу» – вот высший закон самодержца.

Царь в волнении положил листок на стол. Воронин, скосив глаза, стал читать. Документ назывался длинно: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».

Взгляд заскользил по строчкам, и Виктора Аполлоновича кинуло в жар. «…Мы приняли бремя сие в страшный час всенародной скорби и ужаса… Низкое и злодейское убийство Русского Государя… Глас Божий повелевает Нам стать бодро с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений…».

Звучным, железным слогом отвергалась всякая возможность каких-либо перемен в образе правления – и сейчас, и в будущем.

– «Хочу»? – горько повторил Александр. – Сказать вам, чего я действительно хочу? Я хочу жить в кругу семьи, ничего не боясь. Хочу ходить на охоту, заниматься музыкой, ловить рыбу.

– Они тоже хотели ловить рыбу.

– Кто «они»?

– А Христос пришел и сказал им: «Приидите вслед мне, и сотворю вас быти ловцами человеков». И апостолы пошли. Притом у них был выбор – идти за Иисусом или нет. У вас же выбора нет. Человеки уже уловлены. Сто миллионов душ. И по воле Божьей вы отвечаете за них за всех. Сказать вам, что будет после того, как выйдет манифест графа Лорис-Меликова? Это будет гибель. Гибель не только России, но и ваша: это ясно для меня, как день. Вот, у меня тут в пакете целый меморандум с расчетами… – Он достал из портфеля листок бумаги. – Первого мая 1881 года выходит указ о созыве представительных комиссий. Страна узнаёт, что состоятся выборы в некую всероссийскую говорильню. Горожане приходят в ажитацию. Выбирают представителями тех, кто красно и задорно болтает. Среди крестьян, как всегда в подобных случаях, распространяются слухи, что царь-батюшка будет раздавать барскую землю, а баре хотят ему помешать. Июнь-июль. Собирается съезд народных делегатов. Публика жадно наблюдает, ловит каждое слово. Еще бы! Такого на Руси никогда не бывало. Рукоплескать будут только тем, кто ниспровергает основы – ведь это так смело, так ново. И основы расшатаются за несколько недель. Всё пойдет, как сто лет назад во Франции, при созыве Генеральных Штатов. Скоро ниспровергатели удалятся в какой-нибудь «Зал для игры в мяч» и провозгласят свою партию. Либеральные министры и прогрессивный граф Лорис-Меликов окажутся для этой партии слишком умеренными. В столицах начнутся манифестации, беспорядки. В сентябре или октябре возьмут штурмом какую-нибудь Бастилию – хоть ту же Петропавловскую крепость, символ «деспотии». А крестьяне тем временем, не дождавшись земли, начнут брать ее сами: жечь усадьбы и убивать полицию, если та будет мешать.

– Но для пресечения безобразий есть армия.

– Армия? Она будет занята на окраинах. Едва там почуют, что самодержавная власть закачалась, сразу поднимутся Польша и Кавказ, заволнуются ныне спокойные Финляндия, Эстляндия и Лифляндия. Ханы Средней Азии переметнутся к англичанам. Не успеем оглянуться, как на Аму-Дарье встанут британские гарнизоны. А что будет с вами, с государыней? То же, что было во Франции. Только для русской революции гильотина – слишком изысканно, у нас пойдут в ход топор и дубина…

Император слушал, растерянно моргая. На крутом лбу выступила испарина.

– Но… но может быть, истории так и надо? – тихо сказал он. – Принести в жертву нас, чтобы Россия могла… развиваться? Ведь та же Франция, пройдя через ужасы революции, сделалась сильнее?

Виктор Аполлонович привык считать царя человеком невеликих умственных способностей, но в этих словах, пожалуй, звучало величие.

– Сильнее?! – взвизгнул Победоносцев. – Это в чем же? В Содоме? Я уж не говорю о том, что Россия – совсем не Франция. Что французу хорошо, то русскому смерть. Но демократия есть величайшая ложь нашего времени! При демократическом образе правления наверху оказываются ловкие подбиратели голосов со своими сторонниками. Механики, искусно орудующие закулисными пружинами! А так называемые выборы – кукольный театр. Толпа быстро увлекается громкими фразами, не помышляя об их проверке, которая для толпы недоступна! В чем различие между помазанником Божьим и каким-нибудь президентом? Не только в том, что он избран глупой толпой, а вы – Господом, отнюдь! Для вас власть – тяжкое бремя и долг, а для политического пролазы – заветная мечта. Он будет карабкаться наверх, не разбирая средств, ради удовлетворения своего властолюбия и корыстолюбия! А самодержавному государю воровать незачем, ему и так принадлежит вся держава! Так ради чего же разрушать крепкое здание, возводившееся веками? Ради того, чтоб заслужить рукоплескания Европы? Ах-ах, семья демократических стран пополнилась Россией! Браво!

– Но ведь Лорис прав, когда говорит, что у нас в России неладно и что нужно многое менять… – всё так же негромко, будто защищаясь, проговорил император.